Когда я распахнул наконец дверь, из яркого солнечного утра вместе со свежим морозным воздухом внутрь ворвалась сумасбродная женщина, которую я всегда на дух не переносил, но которой был очень рад сейчас. Выкладывая из походных мешков гостинцы и оставшуюся с припасов снедь, Октавия одновременно обцеловывала подвернувшихся под руку племянников, насмехалась над убранством дома, который я, безрукий легионер, умудрился за год запустить до неузнаваемости и, хохоча вполголоса, рассказывала о происшествиях в дороге. Октавия была старше меня на несколько зим, но обветренное, загрубевшее от битв и приключений лицо выдавало возраст куда более почтенный, что нимало не заботило искательницу приключений. С приходом свояченицы мой сонный, унылый дом оживился и проснулся; заискрился в очаге огонь, настежь распахнулись ставни, уставился стол яствами, которые я всегда старался растянуть на неделю.
- Обнимемся, родственник? – вроде как спросила Октавия, тотчас смыкая на мне кольцо железных объятий. – А ты похудел! Меч-то в руках держать не разучился?
Не дожидаясь ответа, обернулась к племянникам, одновременно стягивая пучком растрепавшиеся бесцветные волосы. Наверху проснулся Олан; свояченица всплеснула мозолистыми руками, взлетая вверх по лестнице, подхватила из колыбели младшего, забрасывая вопросами, как взрослого, и принялась носиться по дому уже с младенцем на руках.
Я тихо сел в стороне, пряча слабую улыбку в давно нестриженной бороде. В моём доме раздавались смех и веселье; радостно прыгали вокруг любимой тётки сыновья; даже Олан, не понимавший, что происходит, улыбался в пустоту. Не слишком-то жаловал я Октавию, но появление её из ниоткуда, сегодня, сейчас, в тот момент, когда я нуждался в помощи больше всего, одному лишь мне было ответом.
Благословением Великого Духа на выбранную мной дорогу.