Так он меня и вывел к медвежьей яме. Я в сумерках сам едва вниз не навернулся, едва успел за ветку ухватиться, чтоб на ногах устоять. Буян лаял, припадая на передние лапы, а из ямы почему-то пахло летом — сухими травами, ягодной настойкой и цветами — то ли ромашкой, то ли липой.
Держась за ветку, я заглянул вниз. Кажется, знал, кого увижу, раньше, чем понял — и правда Ханна. Кому бы еще?! Вот только она даже голову не подняла на лай и на мой оклик.
И тогда я по-настоящему испугался.
Повезло, что у меня с собой был и факел, и трут сухой, и веревки. За этим же в лес и собирался — зверье из ям доставать. Только оказалось, что придется не зверье. О том, что она там, может, и неживая уже, я старался не думать, но получалось плохо. Руки свое дело знали, сами двигались, узлы вязали накрепко, огонь разжигали, а в голове — звон такой противный и мысли всякие дурные — про то, что раз так пахнет, значит, она в замок шла с корзиной и снадобьями, по такой метели, ага, совсем спятила. Ну идиотка, нет? И куда старая ведьма смотрела, когда девчонку через лес в такую погоду одну посылала? Совсем из ума выжила? И еще — самые главные и самые плохие мысли — сколько она там лежит уже? Пока мы с Марком в тепле напивались да колбасой с ярмарки закусывали, она уже тут, одна, в холоде лежала? Думал я все это, и так тошно делалось, что хоть вой вместе с Буяном. А тот надрывался на краю ямы, все внутренности наизнанку выворачивались от его голосины. Прикрикнул бы на него, да язык не повернулся.
Полез я вниз, из-под ног комья снега и земли валятся, тороплюсь, руки горят, а в рукавицах не рискнул, соскользнешь еще ненароком да шею свернешь, вот дурь будет — мало того, что эту не вытащил, так еще и сам угробился.
Как на дно спрыгнул, так к ней кинулся. Замерзла, конечно, лежала там, маленькая такая, лицо синюшное, ресницы инеем прихватило. Но дышала. Я как руку ей к сердцу прижал, так аж отпустило сразу — билось, и дыхание чуть заметное от губ шло. Я ей пока ладони растирал да щеки, сам упарился. Нашел в корзинке ее бодрящее снадобье, как не разбилось только, держу ее под затылок, пузырек к губам прижимаю, а про себя ругаюсь страшно: и на чертову старуху, и на Марка с его закидонами, и на Буяна, что раньше беду не учуял, ну и на эту, конечно. Какой черт попутал ее с тропинки сойти да в такую глухомань забраться. Ну видишь ты — метель, так пересиди где-нибудь, подожди, пока уляжется.