Однако листы оказались не письмами и не документами из Странноприимного ордена. На гладкой бумаге с поразительной точностью были набросаны портреты – самой Амины, улыбающейся художнику, и сэра Кая. Выглядел английский рыцарь на рисунках ещё моложе, чем в жизни – лет пятнадцать, не больше, но с вполне узнаваемыми чертами юного лица: художник не забыл даже про единственную родинку на лбу у крестоносца. Попался Штраубу и портрет незнакомого мужчины с собранными в хвост тёмными волосами. Колючий взгляд чёрных глаз не казался ни добрым, ни приветливым, и лишь из-за этого взгляда, да плотно сжатых губ лицо его нельзя было назвать по-настоящему красивым.
- Кто рисовал? – спросил госпитальер, откладывая листы в сторону.
И снова арабка мучительно заколебалась, но уйти от ответа не посмела.
- Сэр Роланд Ллойд, - вытолкнула она через силу.
Кай, морщась, надевал рубашку. Сабир ушёл, когда он ещё спал, а потому рыцарь не знал, когда его ожидать. Одно то, что рядом не оказалось тихой, как мышь, но назойливой, как муха, Джаны, не могло не радовать. Если Ева пристроит девочку в приют или хотя бы монастырь, одна гора уже упадёт с его плеч. Останется лишь вопрос с Аминой, и они смогут выдвинуться в сторону Хаттина.
Если, конечно, его раны хоть немного заживут к тому времени.
Дахир владел кнутом мастерски, рассекая кожу до кости, и не менее изощрённо избивал пленника ногами. Почки по-прежнему болели при каждом неосторожном движении, всё тело терзали вспышки острой боли. Сабир перевязал ему плечи и грудь – то, что пострадало больше всего – но не стянутые тканью рубцы доставляли массу неприятных ощущений. Рыцарь старался даже не шевелиться лишний раз, что лишь усугубляло положение: в то время как мыслью он уже рвался туда, где Свет и Голос, телом он вынужден был оставаться в худо обставленной узкой комнате с маленьким оконцем, куда почти не проникали солнечные лучи.
Сегодня, впрочем, он чувствовал себя немного лучше – даже положенные утренние молитвы прочёл, пользуясь полнейшим одиночеством. Воодушевившись успехом, Кай решил даже покинуть гостиный двор и направиться хорошо знакомыми улицами к храму – но не успел.
В тот самый момент, когда он, вскрикивая от неизбежной боли, натягивал рубашку, за хлипкой дверью раздались громкие шаги, и зычный, рычащий голос разразился бранью на франкском во всю мощь здоровых лёгких: