Бросаю взгляд сквозь стекло – анкорианский корабль прекратил мерцать. А яркое синее сияние сфокусировалось в луч, стремительно надвигающийся прямо на нас.
– Пригнитесь! – вскрикиваю я, в глубине души понимая, что уже слишком, слишком поздно.
Командный центр встряхивает. Приборы вспыхивают ярче и гаснут, погружая нас в абсолютную темноту.
***
– Скажите, лейтенант, неужели вы действительно готовы были пожертвовать другими, чтобы сохранить честь? – Лишь через несколько часов коммуникатор вновь оживает, рассеивая полумрак командного центра ярким изображением анкорианского адмирала. – Эгоистично, вы не находите?
Пытаюсь выключить его, разорвать связь, но панель управления не слушается, не откликается на нажатие. Как и вся наша выжженная анкорианской атакой электроника, она мертва и бесполезна.
– Наши технологии во много раз превышают ваши, – услужливо объясняет адмирал. – Впрочем, вы уже могли в этом убедиться. Обсудим условия вашей капитуляции, младший лейтенант Дож? Или вы предпочитаете и дальше сидеть одна в темноте, остро переживая собственные неудачи?
– Не вижу смысла что-либо обсуждать, адмирал, – устало произношу я, не отрывая взгляда от бесполезной панели.
Анкорианец смеется – бархатистым, вибрирующим смехом, отдающимся в каждой клеточке тела.
– Вы же не настолько наивны, чтобы считать, что у вас есть выбор?
– Нет, – поднимаю голову. – Но неужели вы наивно полагаете, что на “Горизонте”, на этой планете, есть что-то уникальное, ценное и требующее насильственного захвата?
Кожей чувствую пристальный взгляд его бледно-синих глаз.
– Насильственного? Нет, – чуть насмешливо улыбается анкорианец. Словно бы на что-то намекает, словно бы хочет о чем-то напомнить. – Но вы неправы, лейтенант. На планете нет ничего уникального или ценного для вас, – и ударение на “вас”. – Поэтому я не могу понять ваше сопротивление. Если вы прекрасно понимаете, что не стоит бороться, лейтенант, зачем оттягиваете неизбежное? Просто позвольте всем получить желаемое. Взаимовыгодный исход, понимаете?
– И что вы предлагаете? Спасти меня от самой себя? Или скрасить мои “одинокие сны”? – яркая горечь в голосе, сама чувствую. Лишняя, ненужная горечь.
Но что поделать, если нас бросили? Где спрятаться от горечи, когда понимаешь, что получив новое назначение, Тамир, недосягаемый Тамир, попросту бросил нас, лишних, на “Горизонте”? У него под окнами сейчас ласково плещется море, и солнечный свет льется в панорамные окна, и другая девушка, его любимая, просыпается безмятежно-счастливой.