— «Семь»? Ну надо же, — усмехнулся довольный Саид. — Значит, назовём мальчика Сахт. Ну что, с днём рождения тебя, крестник... А ты, — и Саид обернулся к Вакасу, — ты купи моему Сахту самую лучшую женщину. Самую красивую и самую умелую. А ещё лучше — купи двух. Найди тех, что научат Сахта любви, а не этим твоим... нежностям... «Я люблю тебя, моя маленький мальчик», — передразнил Вакаса Саид и брезгливо сплюнул себе под ноги.
— Но... но я бы мог и сам обучить мальчика, — заупрямился Вакас и осёкся, увидев по-настоящему страшный взгляд Саида.
— Вот именно, — прошипел Саид, оценив ужас на лице Вакаса. — Ты помнишь наш уговор? Не смей трогать мальчишку. Он — не для тебя. А теперь пойдём, проводишь меня. А с тобой я не прощаюсь, larka.
В ту ночь получивший новое имя мальчик так и не смог уснуть. Но думал Сахт вовсе не о награде. Прислонившись невыносимо горячей спиной к холодной кирпичной кладке, мальчик сидел неподвижно, так, чтоб не тревожить больное тело, и смотрел вверх, на древнее, как мир, небо Пакистана. Небо было глубокого серого цвета, как графит, а звёзды такими яркими и близкими, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до них.
— Почему это происходит со мной? — спросил небо мальчик. Но ответа не было. И мальчик сам ответил себе: «Inshalla. Всё в руках Аллаха» … В глазах мальчка мерцали звезды.
Прошло четыре года. В апреле 1995 года в «Лашкар-и Тайба» принимали гостей: боевиков, заслуживших славу; наёмников, сделавших себе имя; перекупщиков «живого товара». Для приёма гостей было подготовлено весьма занимательное зрелище, для чего в цехах разрушенного войной завода была выстроена арена. Заполненная песком и кирпичной крошкой, она была обнесена крупной металлической сеткой, вокруг которой поднимались вверх ряды с крошащимися под ногами кирпичными ступеньками. Ступеньки служили сидениями для двух сотен зрителей. В воздухе ещё разливалось зловоние плесени и той особой, затхлой сырости, которая свойственна всем помещениям, брошенным людьми. Но теперь этот смрад был явственно перебит густым запахом пота, азарта и шелестящих зелёных денежных купюр, переходящих из рук в руки. Каждые десять минут помещение оглашалось яростными криками одобрения или ярости: зрители делали ставки, менять которые было запрещено. «Иншалла — все в руках Аллаха», — привычно звучало в воздухе.