— Готова, матушка игуменья. Можно идти, — добавив в голоса побольше смиренности и меда с патокой, отозвалась я. И такие мы обе были фальшиво-любезные, что у меня скулы свело, уверена, у настоятельницы тоже. Но мы продолжали играть свои роли.
— Тогда обопрись о мою руку, дитя мое, я сопровожу тебя к карете, — протянула мне свою ладонь игуменья. Пришлось приблизиться к ней. Но опереться о нее я не успела. Вперед выпрыгнул… шут? Бубенцы зазвенели, улыбка от уха до уха. Костюм разноцветный и аляпистый. Лицо покрыто белой краской, глаза будто угольками обведены, так же как и губы. Парень оказался горбуном. Но с живым и выразительным лицом. Да и для горба двигался вполне живо. Он начал скакать вокруг меня, цокать языком и приговаривать:
— Ай хороша невеста будет. Его Величество останется доволен. Да и жених не в накладе…
— Ты чего мелешь, ненормальный? Говори да не заговаривайся, а то бубенцы-то по обрываю и затолкаю тебе… — начала расходиться я. Из груди вот-вот готов был вырваться поток силы, как это бывает каждый раз, когда я начинаю злиться.
— Мэйрин! — перебила меня игуменья. Я вспомнила, что должна быть паинькой и показать свое смирение и благочестие… гори оно в бездне возмездия.
— Да, матушка настоятельница, я немного погорячилась. За столько лет ни разу не видела ни одной особи мужеского пола, вот и испугалась маленько, — опустив глаза долу, чтобы никто не заметил в них хитрого огонька, тихо прошептала я.
— Мужского пола, — поправил меня шут. Я промолчала. Но вместо меня ответила игуменья:
— Мэйрин имела в виду мужественного мужчину. Потому и произнесла «мужеского», а не мужского.
Шут поджал губы. Шпильку в свой адрес он проглотил, даже не скривившись. И прекрасно понял мой намек. Уж его-то я точно мужественным не считала, потому и намеренно исковеркала слово.
— Нам пора в дорогу, — навесив на свое лицо широкий оскал, радостно поведал шут. Тряхнул головой, бубенцы зазвенели. Я скривилась от пронзительно шума.
— На этом месте, как я понимаю, нам всем надлежит смеяться? — досадливо поинтересовалась я.
— А это уже как вашей душе угодно. Многих смешит даже звон бубенцов, и никому нет дела, что при этом чувствует сам шут. Впрочем, это лирика. Прошу, Ваше Высочество, карета ждет, — он низко поклонился, снова тряхнул бубенцами. Только в одно мгновение я успела заметить его взгляд, слишком пристальный и пронзительный, словно смотрящий в самую душу.