И улыбаться! Ну что ж, я буду улыбаться. Мои боль и горе спрятаны в сердце и душе. Когда-нибудь станет легче, и я смогу улыбаться и смеяться по-настоящему, а не потому, что играю роль. А пока я буду выглядеть веселой и беззаботной, раз так надо, чтобы выжить.
И я выживу, назло Гаспару и его дружкам. Выживу, уйду далеко, туда, где он меня никогда не найдет. И начну всё с чистого листа.
Из кузни, располагавшейся на другом конце небогатого селения, шел черный дымок и доносился негромкий стук. Кузнец или его помощник уже занимались делами. Вот туда я и направилась.
Заглянула во двор и обнаружила телегу, запряженную флегматичной крепкой кобылой. Из-за дома доносились два голоса: хриплый мужской, отдающий указания, и ломающийся молодой. Вероятно, кузнец оставлял распоряжения подмастерью на время своего отсутствия.
— Эй! Хозяева! — крикнула я, стоя у калитки.
— Ну? — шагнул из-за угла здоровенный лысый мужик с суровым лицом. — Кто таков? Чего надобно?
— Менестрель я, хозяин, — улыбнулась я, втягиваясь в роль. — Мне тут птичка донесла известие, что вы в город собрались. Не возьмете попутчика? Денег нет, — развела руками, — но оплатить дорогу смогу песнями да сказками.
— Кажется, той птичке пора хвост ощипать, — прищурившись, осмотрел меня кузнец. — Плащ распахни!
Я послушно распахнула полы плаща, позволяя осмотреть свой скромный наряд и невзрачный кинжал на поясе.
— Из благородных, что ли? — сделал свои выводы мой собеседник.
За его спиной из-за дома высунулся примерно мой ровесник (в нынешнем обличье) с конопатой физиономией, встрепанной шевелюрой и блестящими от любопытства глазами.
— Из благородных, — продолжая улыбаться, призналась я. — Да только не всем благородным везет спать на перинах и есть с золотого блюда.
— Сирота? — кивнув своим мыслям, спросил кузнец и, не глядя, отвесил легкую оплеуху слишком высунувшемуся подмастерью.
— Ой, дядька Жух! — воскликнул пацан, подмигнул мне и спрятался.
— Сирота, — подтвердила я, перестав улыбаться.
— А играешь на чем? Не вижу что-то у тебя струмента.
— А инструмент, — ненавязчиво исправила я, — разбили. Трое... Сам-то я сбежать успел, а вот гитару мою растоптали. Один кривой такой, а у второго рожа рябая совсем.
— Садись в телегу, сейчас выезжаем, — указав мне подбородком направление, скомандовал он. — Мо́тька! Уши оборву, если к моему возвращению не сделаешь, что велено, — заглянув за угол, рявкнул он.