Диана мягко улыбнулась:
- Море солю.
Томас заливисто засмеялся. Но не признаваться же ему, что время от времени ей нужно принимать солёную ванну, освежить капризные чешуйки, вернуть им цвет... Когда долго не обращаешься, они тускнеют и истончаются. Да, море было совсем близко, а город – далеко, но и днём и ночью по волнам скользило множество рыбацких лодок, а летом – ещё и частных яхт. Беспечность могла дорого обойтись, слишком опасно было раскрывать свою сущность. Поэтому изредка, в безлунные ночи, когда только свет маяка разгонял темноту, она позволяла себе полуночные неспешные купания, подолгу лежала на дне отмели, смотрела сквозь воду на золотистый луч, выискивающий вокруг заблудшие души. Она тоскливо взглянула в окно, на кажущуюся бесконечной береговую линию, вдоль которой бежала дорога. Море плескалось там, снова манило. Почти чёрное по сравнению с чистым белым снегом. Сегодня, точно сегодня, милое.
- Ну, об этом можешь не беспокоиться, девочка. Сколько себя помню, преснее не становится.
За пустыми и приятными разговорами, какие бывают обычно между малознакомыми людьми, снежные пустоши постепенно сменились небольшими домиками. Они становились всё плотнее, и плавно перетекли в каменные и асфальтированные улочки с магазинами и светофорами. Витрины и провода над дорогами переливались рождественскими гирляндами, улыбались яркими санта клаусами и блестели цветным дождиком. На главной площади стояла трёхметровая украшенная ель, на зимнем ветру трепетали флажки и серебристые снежинки. А ведь она и забыла, что скоро Рождество. Нет, дату она помнила, а вот это предчувствие праздника… Оно исчезает за городом, там время будто стирается, исчезает. Дни сменяются днями, но изменения настолько незначительны, что и заметить их трудно. Особенно, когда живёшь один, или одна, на отшибе мира, у старого обшарпанного маяка.
Нет, она любила маяк, любила море, любила даже то, кем являлась. Проблема была именно в том, что больше любить было некого. Мама всегда говорила, что все отношения с мужчинами у них обречены на мимолётность и расставание. Вечерами она расчёсывала дочери волосы, такие же длинные и сияющие, как у неё, гладила по голове и, будто сказку, рассказывала, как встретила её отца, как была счастлива с ним. Сама Диана плохо его помнила. Разве что загрубевшие руки, просоленные и большие, пахнущие рыбой и мазутом. Его колючий свитер и не менее колючую бороду. Он знал, кем была мама, знал и хранил её тайну. А затем его забрало море, спрятав ту ещё надёжнее под толщей воды.