Пожалуй, если бы не громкое имя и богатство ее брата, слывшего завидным женихом, девушку наверняка бы выгнали из города поганой метлой. С другой стороны, это было не многим хуже, чем то пренебрежение, с коим ее встречали в знатных домах. А всему виной были закостеневшие нравы обитателей плантаторского Юга, считавших, что женщина непременно должна быть молчаливой тенью мужчин, а не «солнцем», вокруг которого они вращаются. А эта незнакомка, даже будучи отверженной, каким-то немыслимым образом умудрялась вращать мир вокруг себя, и это не давало покоя местным помещицам.
Однако на этот раз в отдалении от траурной процессии незнакомка шла не потому, что благочестивые кумушки отказывали ей в месте подле себя, а скорее от осознания вины. Не могла она делить горе с этими людьми, будучи его причиной, но и не прийти тоже не могла. Потому и брела она в одиночестве, задумчивости, терзаемая внутренними демонами.
Процессия тем временем обошла собор, подходя к месту последнего упокоения. Кладбище Сент-Луис было старейшим в Новом Орлеане. Здесь нашли свое пристанище видные городские деятели и знатные горожане, остальные же жители города были вынуждены хоронить своих близких за несколько миль к югу от городской стены. Причина того была банально проста: близко расположенные грунтовые воды и низкое расположение города, не позволяли зарывать усопших в земле, поэтому могилы располагались над землей. Жители возводили над местами захоронений склепы и гробницы, некоторые из которых отличались весьма сложной архитектурой. Многие делались из мрамора, имели несколько этажей и были богато украшены. Это кладбище было настоящим городом мертвых, и обычному горожанину такое удовольствие было просто не по карману.
Последней преодолев кладбищенские врата, незнакомка резко обернулась, услышав пронзительный крик. И как только она не заметила эту церковную побирушку. Посреди дороги стояла растрепанная женщина средних лет в грязном изодранном платье с повязанным на груди крест-накрест платком. Волосы ее были плешивы, убраны под сальный чепец, а ноги босы, несмотря на достаточно прохладную погоду. Бледные, как у рыбы, глаза ее смотрели сквозь, а костлявый перст указывал на облаченную в траур девушку. Бродяжка была похожа на призрака, на лице ее застыла гримаса истинного безумия. Душевнобольная – сомнений не было. Очевидно, сбежала из дома милосердия, что при соборе. В ощеренном ее рту виднелся поредевший от времени частокол желтых кривых зубов. Сипло, словно из последних сил, она шептала: