Ошеломленный новостью, Калеб некоторое время смотрит на меня, а затем вскакивает на ноги и начинает кричать. Теперь уже я, шокированная, замираю на месте и сижу, запрокинув голову и приоткрыв рот, и так и гляжу оцепенело, как длинноногий и тощий Калеб, похожий на жеребенка, возвышается надо мной, стиснув кулаки и покраснев от злости:
– Да пошла ты, Чайна! Слышишь?! Пошла ты на хрен!
Я растеряна и сбита с толку, я не понимаю, за что он так разозлился на меня. Что я такого сказала? Я сама никуда не хочу уезжать, но мне всего лишь двенадцать, и моего мнения никто не спрашивал.
– Пошла ты, Чайна! Ненавижу тебя! Вали в ад, к своим сраным родителям!
И он убегает, прочь от нашего места, подальше от Трех Сестер, но в самый последний момент, перед тем как Калеб развернулся, я успеваю заметить, что на его щеках блестят слезы. Ему пятнадцать, и он плачет, и осознание того, что я могу увидеть это, наверняка приводит его в еще большее бешенство. Он никогда не плакал, никогда, даже когда сломал ногу, прыгнув с Сахарной головы на спор, и я тащила его до медицинского пункта буквально на себе, по пути вся перепачкавшись его кровью.
Воспоминание вспыхнуло, пронеслось перед глазами и угасло, как совсем недавно потухла в луже выпущенная мной сигнальная ракета. Призраки затаились по углам коридоров, но это была совсем не Черная Мери. За мной шли по пятам призраки моего прошлого. Усилием воли я заставила себя встряхнуться, сорвала с руки камеру и в сердцах запихнула ее в рюкзак, который затем забросила на спину.
– Сейчас приеду, – буркнула я в мобильный телефон и сбросила вызов.