— Георгий Палыч! – вспыхнула я, не без труда размыкая кольцо его рук. И потом только продолжила более мягко: – кто-нибудь ведь войти может.
Георгий Павлович Полесов или просто Жоржик, как звали его друзья и родственники, был весьма импозантным мужчиной в самом расцвете лет. Хитрющее выражение лица Мари явно унаследовала от папеньки, лицо это было не лишено привлекательности, что позволяло Жоржику считать себя первым дон-жуаном нашей улицы. А особенной его гордостью были усы, которые он старательно подвивал, напомаживал и вообще носился с ними так, как не всякая барышня носится со своими локонами.
— Кто это вас так из моих сорванцов? – Жоржик, блаженно улыбаясь, кивнул на измазанную мою щеку.
— Ваш любимец как всегда. Я его наказала, а Мария Георгиевна обещала нажаловаться Елене Сергеевне.
— И правильно сделали, что наказали, зайчонок мой. А об Еленочке можете не волноваться… - Полесов, кажется, принял мой тон за кокетство и, интимно понижая голос, снова попытался обнять.
— Георгий Палыч, мне нужно умыться, - вывернулась я, благо дверь находилась прямо за моей спиной.
Право, после наших разговоров мне хотелось не только умыться, но и долго тереть свое тело мочалкой. Меня все еще передергивало, стоило вспомнить, как однажды ночью, едва я поступила в этот дом, я была разбужена оттого, что с меня стаскивают одеяло самым беспардонным образом. Уж не знаю, где он раздобыл ключ от моей спальной – я всегда запиралась на ночь. Разбудив же меня, Георгий Павлович обрадовался и принялся раздеваться сам. Просьб моих он не слышал, каждое возмущение понимал как-то очень по-своему, а требование выйти вон опять принял за кокетство и резво запрыгнул ко мне в кровать.
И думать не хочу, на что он рассчитывал, но все кончилось тем, что я схватила с прикроватной тумбочки стакан с водой и разбила его о голову своего работодателя. Как ни странно, помогло. То ли Георгий Павлович впечатлился осколком стекла, который я сжимала весьма решительно, то ли просто осознал вдруг, что не так уж он обворожителен, как надеялся. Так или иначе, Полесов сполз с кровати, подобрал свои ботинки и кальсоны и, бормоча что-то, держась за ушибленную голову, спиною выбрался за дверь.
Уже утром Жоржик вызвал меня к себе – голова его была перебинтована – и несколько обиженно сказал: