А после армии вообще не вернулся в родной город, переехав в этот, промышленный, в котором жил уже больше двадцати лет и привык к нему. Леонид не видел своего сына, лишь знал его имя, а чью фамилию он носит, не интересовался. Несмотря на то, что парню уже исполнилось двадцать восемь, его биологический отец продолжал переводить деньги на карту, и это были уже не копейки и не крохи.
Вот так и остался Леонид Большаков одиноким мужчиной. Это не тяготило его. Но иногда ему до зверской боли в груди хотелось увидеть своего сына, узнать, каким он вырос, счастлив ли, похож ли на родного отца?
– И почему все чаще стали приходить мысли о нем? Вдруг ему нужна моя помощь? Чертова канитель! Это же полная ерунда! – тут же ответил сам себе, прибавляя любимое беззлобное ругательство. – Он даже не знает о моем существовании. Эх, сын…
Серо-голубые глаза под темными бровями подернулись влагой. Крупный, как медведь, мужчина часто заморгал и прижал пальцы к закрытым векам. Он не мог позволить себе такой слабости, несмотря на то, что сердце часто-часто колотилось в груди, требуя выплеска эмоций.
Через несколько мгновений еще более нахмуренный и суровый владелец гостевого дома «Базилик» вышел на вечернюю улицу, где уже понемногу отступала жара, и направился к соседнему полузаброшенному дому.
Раздраженный своими же мыслями он сильно постучал по деревянной калитке, как всегда, не рассчитав силы и высоты своего роста. Удары пришлись на верхнюю часть слабенького дверного полотна, одна из досок треснула и наклонилась внутрь.
– Вот же рухлядь древняя, – возмутился мужчина и оглянулся по сторонам.
Поблизости не оказалось свидетелей его причастности к разрушению забора, но совесть уже протестовала против варварского отношения к чужой собственности. Прежде чем исправить то, что натворил, Леонид заглянул в образовавшееся «окно»: весь двор зарос высокой травой, едва виднелась мощеная камнем дорожка, ведущая к крыльцу, плодовые кусты почти сбросили листву из-за палящего солнца, обнажив засохший на ветках несобранный урожай смородины и крыжовника. Возле крыльца примостилась швабра на длинной ручке, и почему-то на ум пришло сравнение с метлой Бабы-Яги.
Но что больше всего поразило Большакова, так это тишина, царившая за забором, словно отрезавшим внешний мир от этого всеми забытого места. Чтобы проверить свои ощущения, он выпрямился, оказавшись снова на городской улице, и потом опять заглянул в «чужой огород»: впечатление осталось прежним.