И вот теперь я придумала синдром Чернышова. Бедненький Слава… он и не знает, что болен редкостным заболеванием, при котором мимические мышцы, отвечающие за возможность улыбаться, работают не так, как надо, и чем больше человек пытается улыбнуться, тем агрессивней или депрессивней он выглядит. Поэтому, несмотря на царящую между нами ментаграмную «любовь», на всех голограммах Слава смотрится странно. То кажется несчастным, то раздраженным, но в основном — взбешенным. И, разумеется, последнее следует трактовать как однозначный признак бесконечного счастья. Главное, чтобы он не пронюхал про это свое бесконечное счастье, а то превратится в огнедышащего берсерка.
Со мной хваленое спокойствие Чернышова то и дело дает трещину. Обожаю моменты, когда он с твердокаменным лицом и горящими глазами пытается заставить меня признать мою неправоту. Учитывая, что я всегда права, ему это никогда не удается. Вот он и бесится еще больше. Надеюсь, мое присутствие в здании Конторы раздражает Славу не меньше, чем меня — его соседство. Иначе было бы обидно.
— Кэт, к шефу. На ковер, — в кабинет заглянул Сан Саныч — наше с Костиком непосредственное начальство. — Не знаю, зачем тебе понадобился блог с Чернышовым, но идея была не лучшей, — строго заметил он, а потом, вздохнув, обреченно произнес: — Ох, вылетишь ты, Чума, с волчьим билетом, несмотря на свою гениальность. Где я замену искать буду?
Я посмотрела на Костю. Тот виноватым не выглядел. Значит, выдал меня не он. Интересно, а кто тогда?
Нет, страшно мне не было. Шеф может ругаться сколько хочет, но увольнять он меня не станет. И уж тем более за такую мелочь. Я слишком хорошо знаю устав и правила, чтобы проколоться на их нарушении. По сути им даже нечего мне предъявить, поэтому на ковер я шла, довольно мурлыкая себе под нос милую романтичную песенку про страстную ненависть и клятву убить кровного врага. В этот день даже такое содержание вполне удавалось переложить на легкомысленную мелодию.
— Шеф, вы меня вызывали? — зайдя в кабинет к начальству, я использовала самую сокрушительную из своих улыбок.
— Вызывал, агент де Колиньи, — Иван Алексеевич указал рукой на кресло и хмуро на меня посмотрел, но видно было, что вовсе он не так зол, как пытается показать. — Ваших рук дело? — он вызвал в центр комнаты одну из моих лучших голограмм, где Чернышов в гавайской рубашке и на палубе яхты выглядел так, словно вот-вот придушит улыбающуюся меня. Разумеется, для подписчиков это означало влюбленный до одури взгляд и желание продолжить более тесное общение. Но вы бы видели с какой ненавистью он смотрел на самом деле…