– Весной второго года.
В его взгляде мелькает разочарование.
– Ну что ж, – Фероуз окидывает меня пристальным взглядом, особенно задерживаясь на тонком ошейнике и на груди. – Тяжело, наверное, здесь живётся такой хорошенькой девушке.
– Вы весьма прозорливы, господин.
Он продолжает смотреть на грудь. Интересно, маги видят сквозь одежду? Опускаю взгляд и заливаюсь румянцем: мокрый лиф плотно облепил груди и торчащие от холода соски. Спешно прикрываюсь руками.
– Господин, – голос дрожит от негодования. – Прошу обратить внимание на мой ошейник: я в долговом рабстве. А это значит, я подданная со временно ограниченными правами, а не собственность. Не надо на меня так смотреть. Это… это…
– Возмутительно? – Фероуз насмешливо смотрит мне в глаза. – Пожалуй, ты права, маленькая почти рабыня.
Я вспыхиваю сильнее.
– У меня внучка твоего возраста. – Он одёргивает звёздный плащ и усаживается в кресло.
– И это повод пялиться на мою грудь?
– О нет, ни в коем случае.
Я должна пылать от гнева, но он гаснет в исходящем от Фероуза добродушии. На церемониях он казался грозным, беспощадным, а сейчас трудно поверить, что когда-то он мановением руки убивал целые отряды или выносил ворота среднего размера крепости. И одежда ему слегка великовата, что добавляет несерьёзности.
– В вашем возрасте пора вести себя пристойно, – надуваюсь я.
Октазия влетает разъярённой кошкой:
– Как ты смеешь грубить самому старшему магу? – С круглыми от ужаса глазами она бросается ко мне.
И останавливается: Фероуз хохочет, постукивая смуглой ладонью по подлокотнику.
– Господин? – тревожно обращается к нему Октазия.
Он отмахивается, ресницы влажные от слёз. Что такого смешного я сказала? Окзатизя переводит испуганный взгляд с него на меня и обратно. В комнату изумлённо заглядывают её двойняшки, в которых трудно признать сестёр: худощавая голубоглазая блондинка и кругленькая брюнетка.
Утирая слёзы, Фероуз замечает их и машет:
– Заходите-заходите, девушки. Я пришёл на вас поглядеть. Как же вы непохожи.
Они, оглядываясь на мать, осторожно заходят и кланяются. Фероуз осматривает их так же пристально, как только что меня. Октазия впивается в моё запястье и тянет к выходу, то тревожно косясь на дочек, то яростно – на меня. Теперь ещё и она жаждет моей крови. Язык мой – враг мой. И руки, и ноги, и грудь.