– Белый зал! – громко объявил наш «гид», когда мы прошли через парадную столовую, и высоко поднял канделябр, на котором по пути успел зажечь все девять свечей.
– Впечатляет! – пробормотал Миха.
Он разглядывал интерьер, открывавшийся взору с позволения дрожащего свечного света, а я отправилась в темноту, чтобы отыскать другие возможные канделябры на стенах и зажечь их. Чувствовала я себя в это время, как бурсак Хома Брут в пустой церкви с гробом умершей панночки посередине, с той лишь разницей, что в моём случае посередине стояли Миха и разноглазый. Вид у них был такой, словно между ними шло ментальное противостояние, поэтому я, постаравшись быстро закончить с канделябрами, подошла к моим спутникам. Белый зал, освещённый дрожащим тусклым светом, был загадочно-прекрасен. Я сняла «зеркалку» с шеи Михи, чтобы сделать несколько кадров.
Эклектичные украшения из лепнины в виде целующихся жирных купидонов, лопухастых цветов и вычурных завитушек живописно покрывали стены и потолок, с которого свисала громадная роскошная люстра, отражавшаяся в высоком зеркале над камином между двух декоративных подставок, похожих на затейливо украшенные погребальные урны.
– Это и есть то самое зеркало? – спросила я, с сомнением разглядывая тёмную гладь.
– Нет, конечно, – спокойно ответил разноглазый, хитро глядя на меня.
Казалось, что туман сочится с его языка. Хотя… может быть, это был всего лишь дымок от свечей?
– Настоящее зеркало хранится в подвале. Говорят, оно принесло много бед семье Брусницыных.
– Аха! Наверное, показывало не те отражения, что хотелось видеть здешней хозяйке, любившей покушать по ночам? – спросила я, весело подмигивая Михе.
– Вот именно! Отражения были не те! – бросив на нас странный взгляд, сказал разноглазый, поманив, в темноту дверного проёма, который знаменовал собой спуск в подвал.
Он оказался довольно обширным помещением с множеством дверей, в котором гуляли сквозняки, беспорядочно теребившие тенёта и огоньки свечей. Пахло пылью и смертью, как обычно бывает в таких домах. В дальнем углу у стены сиротливо стояли какие-то старые портреты. Покрытые паутиной, порванные в некоторых местах, они по-прежнему хранили тайны людей, изображённых на них. Может быть, это были прежние обитатели особняка? Брусницыны? В неверном пламени свечей казалось, что их лица оживают, словно желая поведать нам свою историю. Особенно привлёк моё внимание протрет девушки в романтичном платье XIX века. Её лицо было тёмным от времени и каким-то скорбным, и, глядя на него, я почувствовала, как тянет меня подойти к этому портрету, и он сам тоже, будто рванувшись ко мне, с треском рухнул на пол, заставив меня вздрогнуть.