– На, – папа уже распаковывал свой рюкзак, сортируя содержимое по принципу: стирать, не стирать. Пакет с половиной батона и банкой кильки в томате были очень кстати. – Только вчера купили.
– Ура! Сделаю русскую пиццу! Кажется, в холодильнике оставались маринованные огурцы.
По давно заведённой традиции за столом мы никаких важных вопросов не обсуждали. Отвлекать родственников от трапезы можно было только легкими, позитивными сообщениями, которые способствовали бы пищеварению. Так что я молчала, слушая рассказы папы о походных приключениях, тем более что самой мне по большому счету пока сказать было нечего. А мама нет-нет да поглядывала на мою голову, но ничего не говорила.
После завтрака наша семья как-то рассредоточилась по квартире. Янка оккупировала компьютер, и выдернуть её из интернета теперь можно было лишь подъёмным краном. Папа наводил марафет, мылся, брился, торопясь на какую-то важную встречу. Мама занялась готовкой, а я, снедаемая муками совести, драила квартиру, следила за стиркой и параллельно ломала голову над загадочными событиями, участницей которых мне довелось (или не довелось) стать. Путного ничего не придумывалось. Логически объяснить иррациональность произошедшего не получалось. Кроме того, всё время мешало мамино беспокойство за меня непутёвую. Я ощущала её волнения и терзания, которые становились моими, и уже сама нервничала не хуже мамы. В какой-то момент моя психика не выдержала такого давления, и я направилась на кухню
– Мам, ты лучше спроси меня, чем так мучиться!
– Я не мучаюсь, я думаю. Хотя, нет, мучаюсь… – Она несколько секунд смотрела на меня, но словно не видела. Потом упрямо мотнула головой, отгоняя неприятные, по всей видимости, мысли, и, наконец, сказала: – В голову лезет всякая чепуха. Я понимаю, что мы живём в двадцать первом веке, летаем в космос, используем атомную энергию…
– Мам, ты говоришь штампами, – я постаралась придать голосу извиняющийся тон, но слышать от неё расхожие фразы было почему-то больно.
– Я знаю… Но не могу отделаться от мысли, что я сплю! Что всё это – лишь дурной сон, вызванный переживаниями за тебя. Что сейчас я проснусь, выгляну в окно, а там – Шумиха.
– Шумиха?
– Или Абдулино, или любая другая станция. Лен, ты можешь мне объяснить, как это случилось?
Она кивнула на косу в полруки толщиной, флегматичной змеёй свисающую с моего плеча. Я откинула её за спину, покусала нижнюю губу, собираясь с духом, и выпалила: