Сознание ускользало, но возвращалось из-за боли в руке, меня то колотил озноб, то становилось невыносимо жарко… я горела и плавилась от боли, не зная, как скрыть ее, словно это было нечто постыдное.
– Идет, – привыкая к своему голосу, прохрипела я, подняв руку ладонью от себя. Палец что-то жгло, и только сейчас я смогла рассмотреть, что это было кольцо. Серебряное, с крупным зеленым камнем, кажется, малахитом. Не отдавая себе отчета, попробовала снять кольцо зубами, но оно словно приросло к коже и попытка сдернуть его только вызвала острую боль.
– Красивое, – покосился мужчина на кольцо, делая вид, что вовсе меня не рассматривает, но я то и дело ловила его обеспокоенные взгляды. – Раз ты ничего не помнишь, буду звать тебя Найденыш, а я – Никита Морозов. Частный детектив. Ты совсем-совсем ничего не помнишь?
– Совсем-совсем, – из последних сил покачала я головой, пытаясь устроиться на сиденье так, чтобы не сильно дергало сломанную левую руку, которую я прижала к груди и нервно гладила испачканными пальцами. Застонала на очередном ухабе и прикусила до крови губу. Снова стало страшно, что нежданный спаситель вышвырнет меня из машины, отдав на растерзание тварям ночного леса.
Картинка перед глазами смазывалась, будто в плохом кино. Мимо проплывали струи тумана, которые казались живыми змеями – они обнимали деревья и кусты, терялись в беспроглядном сумраке чащи. Потом исчезали в странном мареве, вспышками перед глазами появлялись непонятные сверкающие звездочки и нити… Я попыталась проморгаться, потерла веки, но не помогло, все искажалось и иногда даже уплывало в черную тьму беспамятства. Кажется, я постоянно отключалась, настолько адовой была боль.
А потом страх исчез, и находиться рядом с этим мужчиной, в этой машине, стало почти не жутко. Словно то дикое, что тянулось ко мне в лесу, осталось позади.
– Ничего, по отпечаткам пальцев, думаю, мы сможем тебя опознать, – наиграно весело сказал Никита, потом принялся крутить настройки радио, – может, ты помнишь, какую музыку любила?
– Музыку? – Я задумалась и тут же услышала скрипку и виолончель, суровый орган… Но классические мелодии схлынули, будто их и не было, и я различила нежные переливы игривой дудочки. Простой такой, деревенской, вырезанной из тростника или камыша, и звук был монотонный, длился и длился на одной ноте, но потом тональность стала выше, острее. Надсаднее. Звенящий и дребезжащий звук разнесся по мраку, наполнившему мое сознание, и я поняла, что боюсь его. Словно после того, как раздастся мелодия этой дудочки, начнется что-то страшное и опасное. Что-то, после чего можно никогда не очнуться.