— А можно я немного почитаю, — постучала пальчиками по лежащей на столике книжке.
— Ты читай, только свечей много не пали, дороги они нынче стали, ещё Кузьма Трифонович заругает.
— Да он мне сам подсвечник дал...
— Ну читай тогда... читай... — принялась Марья укладываться.
Я не слишком уверенно раскрыла книжку. Не скажу, что так уж полюбливаю Карамзина, просто хотела увидеть, как пишут в этом веке. В итоге откровенно расстроилась! С ятями и прочими дореформенными буковками возникла настоящая проблема... Не то чтоб я не могла их читать и понимать, но вот писать их точно пока правильно не получится. Тут так сразу и не запомнить особо ничего, заучивать надобно, ну или какое-то время просить того же барина корректировать мою писанину!
Я с расстроенным видом захлопнула книжку, задула свечу, сняла юбку и блузку, да улеглась спать, так и оставшись в панталонах, а на корсете лишь ослабив шнуровку.
Разбудила меня Марья чуть ли не на рассвете.
— Вот, неси своему барину чай! — поставила на стол передо мной дымящийся пузатый самовар.
Я глядела на него как баран на новые ворота! Но наверно надо вживаться в новую жизнь... Нести...
Вскочив, я поспешно оделась. Взявшись за тяжёлый самовар, еле занесла его в горницу.
— Так зачем же вы... — поднялся мне навстречу Фома Фомич.
— Так Марья дала, сказала вам принести... — я смущённо улыбнулась, ставя самовар на лавку.
— Вот оладушки, — вслед за мной вошла и Марья. — Позавтракаете, и дорога станет куда легче казаться.
Сама же она ушла, меня же Фома Фомич усадил за господский стол. Немножечко нервничая, ела я плохо, больше ковыряла вилкой, будто настоящая кисейная барышня, пока не скрипнуло крыльцо и в сени не вошёл наш кучер.
— Кони запряжены, барин, — с просительным видом потоптался он на пороге.
— Да, Семён, сейчас поедем, — повернул в его сторону голову Фома Фомич. — А ты чего не ешь? — обратился уже ко мне. — Дорога дальней будет!
— Я доем, — слабо кивнула.
Пришлось поднапрячься и всё через силу съесть, и тогда Фома Фомич поднялся из-за стола.
— И не присядете на дорожку? — тоже вставая, сказал ему Кузьма Трифонович.
— Да насиделись уже, — вздохнул мой барин. — Пора... Вы уж не обессудьте... Возьмите... — положил он на стол мятую банкноту.
Тоже выйдя из-за стола, я попрощалась, прошла мимо истуканом замершего Семёна и направилась к кибитке. Внутрь, правда, залазить не стала, решила дождаться барина.