Сережка присмотрелся к жене и не нашел в ней той божественной искры, отличавшей его Таню.
- Чего ты на меня так смотришь, Сережа? – слегка обеспокоилась Таня. – Я что-то не так сказала?
- Почему же? Ты сказала все так. Ты стала очень рациональной, Таня.
Таня на взгляд совершенно не обиделась. Она по-прежнему была спокойна и доброжелательна. Разговор вообще-то получался странным, Сережка в нем выступал в роли нападающего, только Танина сторона не отвечала контратаками и была ровна, необидчива и приветлива. Сережку это раздражало. А раздражение в споре не лучший советчик. К тому же Сережка поймал себя на том, что раздражается против Тани. Против ТАНИ. Что бы она ни говорила, что бы ни делала – она всегда остается Таней. Так что же с ними случилось в момент, когда они, казалось бы, достигли высшей точки того к чему стремились (ну, может быть, не самой высшей, но достаточно высокой).
Сережка внимательно вгляделся в глаза жены (та даже обеспокоилась и внимательно оглядела себя, ища огрехи в одежде) и обнаружил там мелькнувшую на мгновение (только на мгновение) добрую усмешку. Сережка сразу успокоился.
- Танька, - сказал он. – Пошли побродим.
Таня удивленно вскинула брови, но промолчала. Она подошла к Сережке и взяла его под руку (как всегда) и прижалась (как раньше). И Сережка как-то моментально ощутил, что его Та́нюшка снова с ним. Что вот она – родная и близкая.
- Любимая, - сказал Сережка тихо.
Ему показалось, что он произнес это про себя, но Таня едва слышно ахнула и потянулась к нему губами и он благоговейно принял их. А потом легко вскинул Таню на руки, и она приникла к нему, положив голову на плечо, и Сережка почувствовал, как стремительно намокает и становится горячей в том месте рубашка.
Сережка брел по заброшенному полю, которое 38 акров, куда глаза глядят, не чувствуя тяжести любимой женщины. Таня притихла и даже всхлипывать перестала. И им было так хорошо вдвоем.