Старики вспоминали, что в незапамятные времена был на этом холме могильник, что-то вроде усыпальницы местного не то правителя, не то просто богача. Время могильник не пощадило. То Колдунка, что звалась тогда иначе и была бурной и опасной рекой, затопит, то еще какое бедствие случится, а только не осталось ничего. Холм себе да и холм. Да вот только оказалось, что не совсем. Колдун своей могучей ворожбой, а может, и с помощью новых друзей-разбойников прокопал из хижины подземный ход прямиком в древний склеп. Разбойники там прятали награбленное добро, а сам он…
Всякое болтали. Что оказался он вовсе даже и не порядочным колдуном, а страшным некросом, что сосет из живых жизнь и поднимает мертвяков. А здешний холм, полный старых костей, притянул его в эти края аж из-за моря своей великой смертной силой. Еще болтали, что Хуртан — вовсе и не живой был, а восставший мертвец, что он только прикидывался человеком и честным людям голову морочил и глаза отводил. Как уж оно было на самом деле, никому теперь неведомо, да только верили, что в конце концов то ли Хуртан убил главаря шайки, то ли главарь — его, и такая при этом волшба творилась под землей, что холм с одного боку выгорел настолько, что до сих пор на нем трава не растет. Из разбойников, знавших правду, вроде как никто не выжил, но слава с тех пор у Лысого холма дурная. И место это считают порченым, предпочитая обходить стороной.
Все это и рассказала Леста парню с мечом, пока спускались к Колдунке, а потом шли низинкой к заросшему быльем остову старой охотничьей хижины.
— А недавно тут даже призрака видели.
Леста с трудом сдержала улыбку, вспомнив, как принесло сюда месяца два тому назад старого Грунда, пьяного в дым, и как он, вытаращив глаза и раззявив рот, орал дурниной, когда увидел ее. Одежду тогда Леста не надевала — а зачем, если вокруг одни птицы, ужи, лягушки да парочка беспокойных скелетов в самой глубине, которым девичья нагота без надобности. Кто же знал, что Грунда спьяну потянет на подвиги. Хорошо еще, что, проспавшись, Грунд помнил только прекрасную голую деву вроде как с волосами до пят, “такую го-о-олую”, “такую мертвую”, что “от жалости к эдакой загубленной красоте аж сердце зашлось”. Видимо, от “сердца” Грунд, перестав голосить, рухнул как подкошенный мордой прямо в Колдунку, так что Лесте пришлось его оттаскивать на сухое, чтоб не захлебнулся сдуру. Пьяному-то только волю дай, он и в луже утопится, а ей зачем тут лишний труп? И без Грунда полный холм костей.