— Это шантаж! — Должно звучать нагло и уверенно, но вместо этого из горла вырывается жалкий писк.
— Может быть. — Глебов возвращается быстро и с нелёгкой ношей. Ну, это мне нелёгкой, а он, кажется, веса массивного пылесоса даже не замечает. — Я, знаешь ли, спец больше по техническим специальностям. Этика и всё причастное в своё время прошли как-то мимо.
— Но вы же не будете? — Слова заканчиваются, но рука более чем понятным жестом обводит кухню.
— Буду, Морозова, — Илья Глебович на мгновение останавливается, глядя мне прямо в глаза, — всё буду. И шантаж, и торт.
«И тебя», — он не добавляет, но в моей голове звучит именно это. Парализуя одним только предположением, что моя выходка с поцелуем может иметь гораздо более печальные последствия, чем несданный экзамен.
И вот я стою, дура дурой, посреди белого песка, и смотрю на трубу пылесоса, двигающуюся туда-сюда, туда-сюда. Этот вид гораздо безопаснее того, где Илья Глебович прибирает рассыпанный сахар этим же пылесосом.
— Вот и всё, а ты боялась. — Глебов ловко, как мужчина, привыкший жить один, сматывает шнур и явно собирается вернуть бытовую технику на место.
— Я сама! — Вырвав пылесос из его рук, я скрываюсь за дверью кладовки.
Исключительно для того, чтобы спрятаться, бросить ни в чём не повинный пылесос и прижать прохладные ладони к горящим щекам. В чём проблема-то? Почему меня так трясёт? Ну, помог, пусть даже дважды. Это вообще не повод паниковать.
Может, и нет, но объяснить это скачущему пульсу практически нереально.
Вдох-выдох. Вдох-выдох.
— Морозова, ты решила там самоубиться? — Голос приглушён закрытой дверью, но мне всё равно слышится в нём улыбка. — Имей в виду, от темноты не умирают. От тесноты тоже, даже если ты страдаешь клаустрофобией.
— Вы издеваетесь, — понимая, что он прав, я делаю последний решительный вдох и возвращаюсь в гостиную.
— Не совсем, — довольно улыбается Глебов и пробует кофе, который налил себе сам. — Всего лишь пытаюсь тебя растормошить.
— Я и так того… дальше некуда. — Несколько секунд отделяют меня от собственной дымящейся кружки. — Подождите, вы же без сахара, — спохватываюсь, глядя на него.
— Морозова, с тортом, да ещё и с сахаром? Не слишком сладко? — И нет, это не то, о чём я подумала.
Откуда, вообще, у меня около постельные мысли в отношении собственного препода? Причём те мысли, которые больше по панике, чем по желанию оказаться наедине. Хотя, если он разденется, я ведь увижу, что там у него на руке?