Да, Хайе Ларгода писал свои картины триста с лишним лет назад. Триста! Да куда ж ее к демонам занесло?! Наверное, будь она кем-то вроде трепетной Маргиты, над которой потешался весь их первый курс, пока ту не отчислили за «неподходящую для эксперта нервную организацию», уже билась бы в истерике или улеглась в обморок. Но хотелось только сесть. Да, прямо тут, на этом выщербленном, убогом, измазанном чем-то неопознаваемым пороге, потому что ноги больше не держали. А глаза неудержимо щипало. Хорошо, что она вовремя вспомнила, что не одна. Еще не хватало потерять лицо перед этим… этим! Выставить напоказ самое личное! Поэтому она только перевела дух и вцепилась в косяк.
— Какой век? — спросила, с трудом справившись со спазмом, перехватившим горло.
Лохматый гад прислонился к косяку напротив и откровенно ее рассматривал. Но на вопрос ответил, хотя она, уже спросив, вдруг подумала: а этот неуч, вообще, знает о летоисчислении?
— Три тысячи пятьдесят второй от видения Великой матери.
Не триста. Двести семнадцать, всего лишь. Манфредо Мильефорц давно лежит в могиле по другую сторону Льдистого моря, его наследники еще даже не мечтают о возвращении на родину, а та самая картина уже висит в доме какого-нибудь местного богача или мецената. Что ни разу не утешительно, потому что практической разницы нет никакой.
Она смотрела на чертову панораму чертовой древней столицы и пыталась не разреветься, когда догнал вопрос:
— А ты из какого явилась?
— Из шестьдесят девятого, — сказала привычное и тут же поправилась: — Три тысячи двести шестьдесят девятого.
— И как думаешь, Тэм сейчас в этом вашем шестьдесят девятом? Вместо тебя?
— Тэм? — она обернулась к нему. Накатило вдруг какое-то пугающее, чудовищное равнодушие ко всему на свете. Наверное, от ужаса. Не все чувства можно вот так запросто пережить, даже если ты одна из лучших на магистерском потоке и получила мастерский диплом с отличием! — А, эта твоя… Не знаю. Наверное, да. Если нас просто поменяло местами, то да. А если с моим телом — там — что-то случилось, случайно, или если так и было задумано, то… — Аурелия дернула плечом и снова посмотрела на ворота. Никакого сочувствия к незнакомой Тамирии, в жутких штанах и с жуткими руками, она не испытывала. Кто бы ей посочувствовал, пропасть все забери! Но, наверное, этому лохматому не все равно. Вместе ехали. Вместе в смысле просто попутчики? Или не просто? Нет, вместе по семейным делам! И не стал бы он просто попутчицу называть так вульгарно-сокращенно. Хотя такой, может, и стал бы. Завсегдатай борделей, чтоб его.