Мальчик метнулся к столу, нашел кружку и, стараясь не вдыхать сонное зелье, подал Петре.
– Голову приподними. Осторожно!
Отец горел, шевелил обветренными губами, бредил, Ингэльм плакал и клял себя за просьбу – отправиться к логову скалистых крыланов. Петра аккуратно зашивала рану ровными стежками, как будто это не человеческий живот, а прохудившийся чулок. Закончив штопку, травница устало вздохнула.
– С брюшиной больше ничего не могу сделать. Перебинтую и все. – Она перевязала отца чистыми полосками ткани и отошла. – А рукой займутся мои маленькие друзья. – Петра вернулась с банкой из темного стекла, сняла крышку и поднесла к раздробленной отцовой руке.
Из склянки выползло несколько толстых голых личинок с перевитыми кольцами брюшками, с щетинками на мордах с рыльцами. Отвратительные твари заползли в рану на руке и принялись с упоением там копошиться, выгрызать разорванную плоть. Казалось, что они чавкают от удовольствия. Личинки волочили упитанные сливочные тушки, устав, сворачивались клубками, поднимая наверх перепачканные кровью рыльца, и после короткой передышки продолжали свой пир.
Ингэльм не выдержал, выбежал во двор и долго выворачивал съеденную горбушку на сорняки возле забора. Куры сварливо закудахтали, собака вопросительно гавкнула, а Ингэльм обтерся рукавом, устыдился и потопал назад.
– Что, малец, сплохело тебе? – усмехнулась Петра. – А ты молодец, крепкий парнишка, я думала, что раньше сомлеешь.