ГЛАВА 4
— Мама! Доблое утло! — крик в ухо и прыжок на живот будит мгновенно.
На одних рефлексах удерживаю Сашку от падения, переворачиваюсь вместе с ним, перекладываю его на середину огромной кровати, и, пока он заливисто хохочет, открываю глаза.
— Доброе шестичасовое утро, — против воли вырывается обречённый стон, но маленький энергичный смерч двух с половиной лет плюхается поперёк груди.
— Хочу куфать кафу! — требовательно заявляет моё персональное чудо и желудок согласно урчит. Он всё ещё помнит вчерашние подвиги.
— Кафу, так кафу, — фыркаю я.
С Сашкой на руках ставлю молоко, и пока мы умываемся, смеясь и брызгаясь, оно успевает залить половину плиты.
— Не будет кафы? — расстроено возит он ложкой по столу, пока я пытаюсь стереть следы первой неудавшейся попытки.
— Ещё как будет.
Молоко долито, доведено до нужной температуры, и через пятнадцать минут готовая каша лежит у нас в тарелках.
— Голячо! — хнычет сын.
Тот самый, который минуту назад не мог ждать и стучал ложкой по столу. Ещё бы не горячо! Быстро переливаю овсянку в плоскую тарелку, дую и ставлю перед ёрзающим Сашкой его любимое блюдо.
Александра Борисовна приходит в половине девятого. Услышав характерный звон, открывающих дверь, ключей, я замираю с тушью в руках. Не понимаю как мне вести себя с Кириллом при сыне, но раздаётся дружелюбное: «Доброе утро!», и Сашка срывается с кресла, в котором до этого перебирал мою косметичку.
— Доброе утро, — закончив с глазами, я выхожу из спальни.
— Удалось выбраться пораньше, — обнимая Сашку, весело признаётся няня, — в поликлинике практически не было очереди.
— Александра Борисовна, давайте мы запишем вас к хорошему кардиологу, — предлагаю ей уже в который раз. — У Кирилла есть замечательный знакомый — мастер своего дела…
Я осекаюсь, но Александра Борисовна не замечает мою заминку. Или делает вид. Не удивлюсь, если ей давно известно о том, свидетельницей чего вчера оказалась я.
— Кира, поверьте, в моём возрасте уже ни один мастер не поможет, — смеётся она. — Ну, что вы сегодня делали? — обращается она к Сашке.
— Ели сголевшую кафу! — торжественно признаётся он, а я иду собираться.
Глаза накрашены сильнее, чем обычно. На мне чёрные джинсы, чёрная футболка и часы на тёмном кожаном ремешке. Lady in black. Долго изучаю собственное отражение и иду переодеваться — чёрта с два я обрадую Меркулову и Хоффмана траурным видом.