Он курировал внешнюю разведку по периферийным секторам и лично отвечал за закрытые проекты, не проходившие через общие штабы. В его зону ответственности входили нестабильные зоны наблюдения, исчезающие сигналы, неопознанные объекты с аномальным энергетическим или технологическим следом, а также оценка рисков перед отправкой мобильных разведывательных групп. Его распоряжения редко обсуждались не из страха, а потому что к моменту их озвучивания ни одна из альтернатив уже не выдерживала проверки. Он не ошибался часто, но если такое происходило, то последствия он брал на себя и делал это без демонстративности, в порядке служебной необходимости.
– С момента окончания Академии ты, Алекс, ни разу не появлялся в её коридорах, – произнёс он ровным, сухим голосом, в котором не чувствовалось ни упрёка, ни дружелюбия, только констатация факта. – Это хорошо. Теперь вернёшься туда, но уже не как курсант, а в ином качестве, сочетающем сразу несколько функций.
Алекс Кромский не стремился производить впечатление внешним видом. Его сила чувствовалась в сдержанной прямоте движений, выверенной осанке и в той внутренней собранности, которая безошибочно выдавала человека, привыкшего к командованию, риску и быстрой адаптации к полевой ситуации. Высокий, с чётко очерченной, но не демонстративной мускулатурой, он выглядел скорее, как боец, привыкший полагаться на собственное тело, чем как кабинетный офицер.
На нём были простые тёмные брюки и облегающая серая водолазка из функциональной ткани, подчёркивавшая ширину плеч и форму рук, прошедших десятилетия тренировок. Тонкие шрамы на запястьях и костяшках проглядывали едва заметно. Волосы были коротко подстрижены, тёмные, с примесью седины на висках. Карие глаза сдержанно отслеживали обстановку, не теряя внимания к собеседнику, взгляд был прямым. Черты лица строгие, с прямыми скулами, чёткой линией подбородка и сухим контуром губ, но не лишены харизматичности, к которой добавлялась едва заметная тень усталости, знакомая тем, кто слишком долго живёт на границе между долгом и выживанием.
– Командор, – кашлянул он, слегка сжав челюсти. Плечи его едва заметно опустились, когда Алекс облокотился на край стола, сцепив пальцы в замок. Движение было естественным, но выдающим внутреннее напряжение: не слабость, а привычную борьбу с хронической усталостью, которую он давно научился подавлять. Он смотрел прямо на Октавия Наргонского, не отводя взгляда.