Благо шум продолжался недолго, а потом хлопнула дверь, и его как отрезало. Зато вместо звуков пришли ощущения. Я почувствовала, как опускаюсь на кровать, знакомую своей жесткостью.
— Ну все, теперь можно сообщить родным, что Кимерина Бросвир пришла в себя, и отправить ее домой, — судя по голосу, говорил тот самый целитель в балахоне.
Кимерина… Где же я встречала это имя? Но как ни напрягала память, та успешно симулировала амнезию. А я даже поморщиться не могла, чтобы ее как-то подстегнуть.
Меж тем разговор в палате (а я не сомневалась, что нахожусь в ней) продолжился.
— Службе безопасности, я полагаю, сообщать не нужно, они и так в курсе, — иронично произнес инистый.
Целитель на это кхекнул и протянул:
— Думаю, да. Я, когда обнаружил палату пустой, а охранника храпящим на посту, поднял шум. Стражник как очнулся и понял, что все проспал — так и помчался вниз искать адептку, а заодно, думаю, и докладывать о побеге. И если бы не ты, то это бы превратилось в самоубийство…
— Знаешь, Браттир, в том, что эта адептка прыгнула бы, у меня есть большие сомнения.
— Это еще почему?
— Таких язвительных суицидниц просто не бывает. К тому же она отчаянно цеплялась за жизнь и за меня, когда мы едва не упали с края крыши.
— Бывает так, что и безумцы в последний момент перед смертью осознают все. Да только, когда уже летишь с обрыва, передумывать поздно… — задумчиво произнес и добавил: — Впрочем, о состоянии разума судить менталистам, мое же дело — это исцеление тела. И я бы хотел его осмотреть, пока Бросвир спит и никуда не собирается снова удрать.
— Что ж, тогда не буду тебе мешать, — произнес инистый, и я услышала шаги и скрип двери. А после в палате стало тихо.
Впрочем, ненадолго: шелест ткани, тяжелый вздох, и я ощутила, как по моему телу прошла волна. Она зародилась где-то в пятках, медленно пошла в сторону колен, выше и… остановилась в районе груди. И почти сразу же в этом месте я ощутила пустоту. Тянущую, тоскливую… Как будто оттуда забрали часть меня…
Еще один вздох. Тяжелый, протяжный.
— Бедная девочка. Все же выгорание… Жаль. Резерв был большой. Надеюсь, ты научишься с этим жить, — сказано было мягко, с горечью, в которой мне послышались отзвуки надежды.
А после моей руки коснулась теплая шершавая ладонь, чуть сжав ее, словно пытаясь поддержать. И от этого жеста в том месте, где в груди были холод, пустота и мрак, вдруг на миг стало чуточку, самую-самую малость, на сотую долю секунды немного светлее.