***
Ночью в избе было тихо, если не считать тихого потрескивания печки и дождя, что всё не унимался за окном. Василиса махнула ему рукой: мол, ложись на печь. А сама куда-то исчезла — Роман краем глаза уловил, как она карабкается по скрипучей лесенке на чердак.
Там, на печке, было жарковато, но после байдарки, дождя и чудо-пазика — почти курорт. Да, не прибрано. Да, поленья где-то в углу, и сажа под боком. Но тепло. И плед. И даже — странным образом — чувство, что его кто-то не просто пустил переночевать, а спас.
Подушки ему не полагалось. Роман уснул, как только уронил голову на сгиб руки — с лёгкой, неуместной, но непрошибаемой уверенностью в том, что у него всё получится.
Роман Георгиевич Воронцов {всегда} верил в свою удачу.
***
Я вздохнула, опуская фотографию отца лицом вниз. От людей – одни проблемы, но от этого проблем обещало быть ещё больше. Я не знала почему, предчувствие. Но не выгонять же его в лес, там любые мертвяки его сразу сцапают, а мне потом труп прятать. Вернее, что останется прятать, отчёт заполнять, мол, так и так, на моём гектаре…
– Завтра от него избавлюсь, – вслух сказала я, устраиваясь спать.
Я не понимала, как он так далеко забрел и никого не встретил. Или встретил, но отбился. Я вообще слишком многое про Романа Воронцова не понимала.
Но, пожалуй, видимо тоже удивившись гостю, в ту ночь голоса из-под дома звали {“Василиса” } особенно тихо.