— Что хуже, Анетта? Что может быть хуже, чем его убежденность,
будто ему все дозволено? Вадим прав, нужно ему показать, что и на
него найдется управа. Ты собираешься до конца жизни ходить перед
ним в страхе?
Она, кажется, не ждет от меня ответа. Который у меня и есть, но
я заранее знаю, что он ей не понравится. Она даже всерьез его не
воспримет.
— Возможно… — как и каждый раз, когда я хочу звучать
убедительно, мой голос звучит совсем по-детски. — Возможно, мы все
могли бы с ним... поговорить?
Лицо Даны искривляется в болезненной ухмылке.
— Анетта, сестренка… Ты совсем не понимаешь, что с этим
человеком бесполезно будет разговаривать?
— Ты не знаешь его так, как я. Да, он вспыльчивый. Очень
вспыльчивый. Но он бывает отходчивым. Возможно, он уже способен
думать и судить о произошедшем с ясной головой. Он же не идиот.
Почему бы не попробовать? Может быть, мы смогли бы договориться?
Этот конфликт никому не нужен.
Сестре никогда не нравился мой выбор мужа. Достаточно было
малейшего повода, чтобы она вынесла о нем какое-то новое негативное
заключение. И вовсе неудивительно, что на мое предложение она даже
не ответила.
— Алекс разберется, — коротко произнесла она вместо того, чтобы
хотя бы немножко рассмотреть дипломатический путь.
— Я все-таки попробую.
— Даже не вздумай. Он тебе сейчас лапши на уши навесит, а потом
опять упечет в психушку.
— Я никогда не была в психушке.
— Но он ведь пытался, верно? Ты не знаешь, Анетта. Может быть,
он даже сейчас что-то такое проворачивает. Признают тебя
сумасшедшей по купленным документам, лишат материнских прав…
Что бы ни говорила Дана, а ведь это еще один повод встретиться с
Рустамом и все обсудить. Всегда успеется написать заявление.
Отговорить Алекса от вступления в бюрократическую битву тоже
вряд ли возможно. Да и вряд ли я имею какое-то право влиять на его
решения. Это раз. К тому же, мне перед ним стыдно, и это два.
Признаться Рустаму, что он — отец ребенка? Тогда, возможно, все
прекратится? По крайней мере, он больше не будет преследовать
людей, которые не имеют к нашим делам никакого отношения. Из-за
меня могут пострадать люди, которые невиновны… Чем я сделала лучше,
сказав ему, что ребенок — не его? Разве он прекратил меня
преследовать? Нет, он только распространил это на других.
Всегда остается шанс, что произошедшее за ужином останется
единичным инцидентом. Такой шанс есть. Теоретически. На практике же
вероятность все ниже и ниже, когда я думаю о том, что он за
человек.