Настроение у меня было хуже губернаторского, пока все идет
так, как и я знал по своей прежней жизни: русская армия ушла
из Дунайских княжеств, союзники высадились в Крыму, Севастополь в
осаде, русская армия потерпела несколько чувствительных
поражений.
В Европах уже знали о смерти Государя Николая Павловича, а
я при всех своих огромных деньжищах, ничем не могу помочь своей
Родине и мало того, у меня пока даже нет возможности просто
приехать в Россию. Единственное что мне реально удалось сделать,
так это предотвратить военные действия на Тихом океане и
воспрепятствовать заключению державами договоров с Японией. По
моему разумению для этого еще не пришло время.
Первый раз я вызвал неудовольствие Государя много лет назад
участием в дуэли и отказом служить по какой-нибудь части, затем
была критика университетский устав 1835-ого года. Потом была
безрезультатная попытка отговорить Николая Павловича от
вмешательства в австрийские дела в 1849-ом году.
Когда же я, попросив аудиенцию, попытался отговорить его
начинать нынешнюю войну с Портой, Государь Император в бешенстве
прогнал меня и запретил пускать в страну до окончания войны. Если
бы не мои успехи в руководстве Русско-Американской компанией
последствия были бы для меня вообще катастрофическими.
Конечно что-то мне удалось уже сделать в России, самым зримым
были конечно кадровые перестановки в армии и военном ведомстве.
Хотя вполне возможно они произошли бы и без моего вмешательства. По
крайней мере смена командующего в Крыму. А всё остальное должно
сработать попозже. Ну и в Россию меня скорее всего уже впустят,
просто не время — сейчас важнее европейская часть моих планов.
Всю дорогу в моей голове теснились думы, какие еще доводы
и аргументы привести, что бы склонитьМозеса и
Лайонеля к принятию моего предложения. Вернее убедить надо было
только баронета Монтефиоре. Его племянника, барона Лайонеля,
патриотом британской короны можно было назвать с очень большой
натяжкой и он сразу же по достоинству оценил моё
предложение.
А вот Мозес Монтефиоре был патриотом Британии, во время
наполеоновских войн вступил добровольцем в национальную гвардию,
где дослужился до звания капитана и уговорить его поступиться
британскими интересами было архисложно. Но желание сдвинуть с
мертвой точки еврейский вопрос в России в конечном итоге должно
оказаться сильнее. Тем более в моем предложении не было ничего, что
можно было назвать предательством Великобритании.