В доме князей Новосильских Матвею всегда были рады и он часто у
них бывал, особенно когда был переведен в столичный гарнизон
лекарем одного из полков. Князь Андрей Алексеевич очень быстро
понял, что господину лекарю нравится его старшая дочь княжна Анна,
хотя сам Матвей не давал для этого ни малейшего повода и начал косо
на него посматривать. Князь возможно приказал бы его не принимать,
особенно когда Анна Андреевна категорически стала отвергать всех
потенциальных женихов, но неожиданно для него Матвея демонстративно
очень любезно стала принимать княгиня Елизавета Павловна.
Молодой князь Алексей Андреевич от этого был очень далек, с
господином лекарем он был знаком постольку-поскольку и то, только
благодаря своим друзьям детства, братьям Петровым. После смерти
своего боевого товарища Матвей не забывал его детей и регулярно
навещал их.
Молодой князь общество не любил с пеленок, а поступив в
университет, вообще перестал общаться с посторонними людьми. Он был
крайне удивлен просьбе матушки сопроводить Матвея Ивановича в
поездке в к его дяде старшему лекарю Балтийского флота. О цели
поездки князь узнать не успел, на подъезде к Кронштадту возница не
заметил полынью и возок опрокинулся. В холодной морской воде
«искупался» только Алексей и естественно заболел.
Матвей не решился сразу везти больного обратно в Питер и князь
двое суток отлёживался в доме его дяди.
Когда пришло известие о выступлении 14-ого декабря князь
категорически потребовал везти его домой. Но это была большая
ошибка, еще по дороге его состояние ухудшилось, началась лихорадка,
он потерял сознание и в беспамятстве находился неделю.
***
Сквозь плотную, вязкую темноту начали пробиваться какие-то
звуки. Я попытался прислушаться и после нескольких попыток мне
удалось понять, что это звуки колыбельной, которую поет где-то
рядом какая-то женщина.
Пение было очень приятным, я понял, что это колыбельная и
темнота стала отступать. Через какое-то время мне захотелось
открыть глаза.
— Ванечка, скорее беги за барыней и Матвеем Ивановиче, Алексей
Андреевич глаза открывают, — голос был очень знакомый и приятный, с
ним было связано что-то очень для меня хорошее и я действительно
открыл глаза.
Надо мною был высокий потолок, обтянутый какой-то красивой и
легкой материей, каких-то синих оттенков. На мне была длиннополая
мужская ночная рубашка из какого-то очень нежного и приятного
материала. Постель была такая же нежная и приятная. Скосив вниз
взор, я увидел свои руки. И это были не руки водилы с
пятидесятилетним стажем, с вечными трещинами на пальцах, коротко и
грубо подстриженными толстыми ногтями и застарелыми мозолями.