Хотя что там рассмотришь, при таком-то
дожде?
Он
лил стеной, да так сильно, что дальше нескольких метров разглядеть
что-то было просто невозможно. Несколько минут промучившись, я
решил не ломать глаза и прикрыл веки, делая вид, что
прикорнул.
На
самом же деле я внимательно проверял собственное тело.
Все свои мановоды, все манохраны.
Последовательно прощупывал магический
организм, который десятилетиями любовно и внимательно выращивал
внутри себя самого... и ничего не находил.
Ни
единого следа маны!
Ни
единой частички!
Будто это не со мной что-то не так, а во всём
мире вообще нет никакой магии. Но это ведь невозможно — я же
чувствую свой кинжал, а это тоже магия, только немного...
персонализированная, скажем так.
Значит, дело не в магии. Дело во
мне.
С
одной стороны, это плохо. С другой, хорошо — ведь если бы в этом
мире не существовало магии вовсе, это означало бы, что мне не
светит вернуть себе способности.
Я
закончил с попытками разобраться в себе самом как раз к тому
моменту, когда наша поездка завершилась. Машина остановилась, мягко
качнув меня в кресле, и я открыл глаза.
Дождь за окном ослабел, и я смог рассмотреть,
что мы остановились возле пятиэтажного здания с вычурной входной
группой, украшенной четырьмя колоннами.
—
Вот и наша больница, — с радушием сказал доктор Громов, глядя на
меня. — Вы этого, конечно, не помните, но не далее, как сегодня
утром, вас из этой же больницы и вынесли, правда через задние
двери. Никто же не будет выносить через парадный вход...
э-э...
—
...мертвецов, — закончил я за него. — Ладно, доктор, чего уж.
Называйте вещи своими именами.
—
Будь по-вашему, — с облегчением кивнул тот. — Ну что,
идем?
Он
открыл дверь и вышел из машины.
Я
подсмотрел, как он это сделал, и тоже дёрнул за кривую тонкую
ручку, открывая дверь и выбираясь наружу. Дождь снова хлынул на
меня, пытаясь выгнать из тела только-только приютившееся в нем
тепло, но до козырька больницы было всего десять шагов.
Мы
вошли в высокие прозрачные двери, разъехавшиеся перед нами в
стороны, и оказались в большом светлом холле.
В
центре стояла круглая стойка, за которой сидели миловидные молодые
девушки в похожих на пирожки смешных белых маленьких шапочках,
непонятно как держащихся на их головах.
Возле стойки толпились люди, создавая
небольшие очереди, мимо нас сновал народ. Кто-то заходил в холл,
кто-то выходил из него, и все куда-то спешили.