Засыпаешь за тысячу верст, и баюкает ночь
завыванием ветра, звуком чиркнувшей спички…
мне б железнодорожным рывком это все превозмочь,
вновь отдавшись в прокуренном тамбуре вредной привычке…
Ночь баюкает небом бездонным и отсветом фар,
сквозняком, тишиною, легчайшим привкусом дыма…
По краям сигареты помада и красный пожар.
Докурю – и погаснет, сейчас докурю – и остынет…
Боже, где я сейчас? А была бы флейтой твоей,
тихим звуком высоким, который как сказка на ночь
о маленькой лодке, плывущей сквозь летний день,
заблудившихся птицах без клеток и без цепей,
о мышином горошке, который тихо цветет
лишь неделю в июне, в самом его разгаре,
прячась в тени окраины вдоль дорог,
о детях цветов, о зарницах степного пожара…
а потом захлестнет волна лизергиновых снов —
неглубоких, как лужа; вода вперемешку с бензином —
маслянистая радуга маленьких диких цветов,
что росли без надзора винтом и погибли невинно…
Заблудись в лабиринтах туманно-дымного сна,
полной грудью дыши тем нездешним воздухом странным.
Там, во сне, уже лето, ли цветет весна?
Здесь, в зиме, за одною одну поджигает Анна.
Скоро утро. Я выйду на мост, раскачаю зарю,
Разогрею рассвет своей горькой кофейною кровью.
Я всю ночь то с тобою, а то о тебе говорю,
Предрассветный свой бред именуя зачем-то любовью…