Андрюша вздохнул, достал книгу и придвинулся к лампе.
— А вы чем займетесь, поручик? — поинтересовался он.
— Постараюсь последовать примеру нашего оптимистично
настроенного друга, — сказал я. — Все-таки попробую заснуть.
Я спал и мне снилась мирная жизнь. Петербург, меблированные
комнаты на Невском проспекте, княжна Волконская и эта французская
певичка из модного за несколько лет до войны варьете. Как ее звали?
Мари, кажется. При этом я прекрасно осознавал, что сплю, потому что
в тех меблированных комнатах мы занимались любовью втроем, и если
бы мне и удалось уломать на такое европейскую певичку, то
воспитанная в строгих традициях своей семьи княжна никогда бы на
такое не согласилась.
Под утро, когда я нежился в огромной кровати, с двух сторон
обложенный разгоряченными телами, в номера ворвался мой папенька, и
это было очень правдоподобно, потому что папенька вечно стремится
испортить мне удовольствие. Папенька, как обычно, орал и брызгал
слюной, называл меня паршивой овцой, позором семьи, грязным пятном
стыда, легшим на наш род, и грозился отправить служить на границу с
Китаем при первой же оказии. Иными словами, все было, как
обычно.
Вдруг здание начали обстреливать, и стены тряслись, пол ходил
ходуном, а с потолка посыпалась штукатурка.
— К оружию! — призвал меня папенька, и я выбрался из плена
простыней, но из оружия у меня было то единственное, какое нельзя
применить ни на одном фронте, кроме любовного.
Если не считать, что мужчины нашего рода сами по себя являются
оружием. Папенька — так вообще массового поражения, правда, это
только теоретически.
Потому что практикой это ему проверить так и не довелось.
Времена на годы его службы выпали мирные, ничего крупнее
приграничных стычек тогда не происходило, поэтому вся боевая мощь
папеньки государю так и не пригодилась. А теперь его поле боя —
политика, теперь он заседает в княжеском совете, и если
когда-нибудь его призовут на поле боя, это будет означать, что дела
у нашей империи — полный швах.
— К оружию, господа, к оружию! — рявкнул папенька голосом
штабс-капитана Абашидзе, и я проснулся.
Реальность никак не желала соответствовать тому, что я видел во
сне. Наши позиции больше не обстреливали, канонада стихла, в
воздухе висела та тревожная звенящая тишина, что бывает только
перед атакой.