В маленьком чуланчике среди множества банок, коробок и ящичков на стеллажах покоились пять старых коричневых чемоданов с металлическими набойками по углам. Геннадий стащил их на пол. Открыл и остался весьма доволен – благодаря покойному деду, ему теперь принадлежала настоящая домашняя мастерская. Он обнаружил даже электродрель и комплект еще новых победитовых сверл.
Геннадий хотел уже нести инструмент в багажник машины, но вдруг его взгляд наткнулся на что-то необычное. В стене, за стеллажом, как раз в том месте, которое заслонял чемодан с дрелью, зияла дыра размером с ладонь. Обои вокруг нее были неаккуратно и, видимо, недавно оторваны. Кауров просунул руку в отверстие и нащупал какой-то предмет. Выгребая на пол куски штукатурки, извлек из стены жестяную коробочку, перетянутую резинкой от бигудей. Коробочка была из-под каких-то древних конфет под названием «Пионерская помадка».
С легким трепетом в пальцах Геннадий снял резинку, приподнял крышку – в коробке лежал бумажный конверт. Из него Кауров вытряхнул себе на ладонь проржавевшую пулю, извлек листок и фотокарточку. Листок оказался письмом, адресованным какому-то Лазарю Черному, а со снимка на Геннадия смотрела красивая девушка в старинном, пожалуй, еще дореволюционном наряде. Длинная черная коса, перекинутая на грудь, доходила ей до пояса. Кончик косы девушка теребила в руках. На ее тонких губах застыло подобие виноватой улыбки, а взгляд глубоко посаженных глаз был немного встревоженным (наверное, это она вспышки испугалась, – предположил Геннадий). Справа фото было обрезано. Вероятно, на изначальном снимке рядом с девушкой стоял еще кто-то. С обратной стороны карточки – все та же надпись «Лазарю Черному» и дата «1922 год». Затем Кауров обратился к письму. Написано оно было химическим карандашом. Это Геннадий определил сразу – в детстве у него был такой: чем больше послюнявишь грифель, тем синее он оставит след на бумаге. Автор письма свой карандаш слюнявил часто и вообще очень старался, тщательно прописывал буквы. Крупный почерк явно был женским. Содержание письма Каурова озадачило.
«Здравствуй, Лазорюшка!
Ты теперь далеко. И чего я не послушалась, не убежала с тобой. Кляну себя за то каждый день. Не ведаю, как и жить дальше с эдаким позором. Мы, верно, больше уже не увидимся, но мечты мои уносятся к тебе. Помни и ты меня, сколько сможешь. Пишу тебе это, а слезы так и льются.