Беременность у Дарины протекала спокойно, доставала только назойливая опека врачей. Тому виной был ревматический порок сердца, который, хоть не беспокоил, но в медицинской карточке был отмечен несколькими восклицательными знаками и красной полосой на корешке обложки. Подстёгнутые таким предупреждением, медики стремились как можно раньше уложить будущую мамашу в стационар, обеспечив ей – и себе – отсутствие проблем при родах. Но Дарина со свойственной ей тягой к душевному и бытовому комфорту от пребывания в больнице уклонилась самым примитивным образом – уехала вместе с Сандро на дачу в Борки.
Начиналась бледно-зелёная весна, земля наливалась проснувшимися ростками молодой травы, обещая в скором времени выгнать всё это изобилие наружу, поближе к животворящему солнцу. Опьянённая запахами лиственной прели, нагретой коры вековых дубов, Дарина наливалась выпирающей радостью, готовой вот-вот исторгнуться наружу, в огромный мир. Наверно, впервые в жизни Дарина почувствовала, что является частью природы, что подчинена тем же законам, той же гармонии. Что плод её любви, вполне осязаемый под мышцами и кожей упругого живота – как и любой растительный плод – созревает и появляется в результате таких же процессов. И та сентябрьская ночь в дощатом домике ведомственной дачи на берегу залива – после долгой прогулки по дюнам, вечерней прохлады у воды, подпольного костерка с шашлычком и бутылкой Киндзмараули – эта ночь, проведённая на жестковатой кровати с инвентарным номером, была лишь началом в сложной и рискованной цепи невидимых глазу превращений.
В любой момент что-то могло сорваться или пойти не так – и ничего бы не произошло. Никто бы не появился на свет, не кричал бы призывно, двигая беззащитным ртом в поисках соска, не сделал бы первого шага, больно стукнувшись об угол тумбочки, не перебежал бы улицу на красный свет с портфелем за спиной, не сказал бы, уходя в ночь: «Мама, не беспокойся, со мной всё будет в порядке».
Ночные заморозки уничтожают только что опылённые цветки, порывы ветра сбивают «лишние» завязи к ногам усталой яблони, личинки выедают сердцевину плода, а ещё парша, ржавчина – да мало ли бед и испытаний! Только немногие доходят до конца своей жизни такими, как их задумала природа: наливными, с красным боком, крепко сидящими на черенках до самых морозов. Бо́льшая часть валится, не успев созреть, засыхая преждевременной мумией или насквозь пропитываясь гниением. И ничего уже не поделать!