– Да, это он, монсеньер.
– Да он настоящий солдат! Он здесь не лишний, оставьте его с нами, граф.
– Оставайтесь, Рауль, раз монсеньер разрешает, – сказал Атос.
– Как он высок и красив! – продолжал герцог. – Вы мне его дадите, если я его попрошу у вас, сударь?
– Что вы хотите сказать, монсеньер?
– Я ведь приехал проститься с вами. Вы разве не знаете, кем я собираюсь вскоре стать?
– Думаю, тем, кем вы всегда были, монсеньер, – храбрым принцем и прекрасным дворянином.
– Я собираюсь стать африканским принцем и бедуинским дворянином. Король посылает меня покорять арабов.
– Что вы говорите, монсеньер?
– Странно, вы не находите? Я, чистокровный парижанин, я – король предместий (меня ведь прозвали рыночным королем), я перехожу от площади Мобер к минаретам Джиджелли[1]; я становлюсь авантюристом, искателем приключений.
– О, монсеньер, если бы не вы сами это мне говорили…
– Вы бы не поверили, не правда ли? Все же поверьте мне и простимся. Вот что значит снова обрести королевскую милость.
– Милость?
– Вы улыбаетесь? Ах, дорогой граф, вы знаете, почему я принял это назначение?
– Потому, что ваша светлость любит славу больше всего.
– О, какая же это слава – ехать стрелять из мушкета в этих дикарей! Я не так смотрю на славу и надеюсь, что я там найду кое-что другое… Но я хотел и хочу, чтобы моя жизнь, – слышите, граф, – чтобы моя жизнь имела бы еще и эту грань после всех странных огней, какими она блистала пятьдесят лет. Вы ведь согласитесь, что довольно странно родиться сыном короля, воевать с королями, считаться одним из могущественнейших людей своего века, быть всегда на высоте своего положения, походить на Генриха Четвертого, быть великим адмиралом Франции – и поехать за смертью в Джиджелли к этим туркам, маврам и сарацинам?
– Монсеньер, почему вы настаиваете на этом? – сказал смущенный Атос. – Неужели можно предположить, что столь блестящая судьба закончится в этом жалком углу?
– Неужели вы думаете, справедливый и доверчивый человек, что если я еду в Африку по такому смешному поводу, то я не постараюсь с честью выйти из этого смешного положения? Неужели я не заставлю говорить о себе? Разве для того, чтобы нынче заставить говорить о себе, когда есть принц, господин де Тюренн и еще несколько моих современников, разве мне, адмиралу Франции, сыну Генриха Четвертого и королю Парижа, можно сделать что-нибудь, кроме того, чтобы подставить свой лоб под пулю? Черт возьми! Уверяю вас, что об этом будут говорить. Я буду убит назло всем и против всех. Если не там, то в другом месте.