Итак.
Сегодня – второе апреля, среда.
Мое имя – Ян Вереск.
Мне тридцать три года.
И я – васпа.
«Вереск» – не моя фамилия. При выходе из центра каждый
васпа придумывает фамилию и возраст. Но Ян – настоящее
имя. Так называли меня ребенком, так называли в
Улье.
Имя – напоминание о временах, когда мы были людьми.
Неофитов забирали в раннем детстве. Предполагаю, я прошел
инициацию в возрасте десяти лет. Потом спал в коконе. А
когда вылупился – началась новая жизнь и новый отсчет.
Раньше я не задумывался, насколько это вообще тяжело
– начинать заново. Любая перемена болезненна. Но не для
тех, кто прошел Дарскую школу. Отчего же сломался один
из самых стойких и сильных? Не могу поверить, что Пол сдался
и так бесславно сдох.
– Самоубийство, – произносит лейтенант полиции, а
медэксперт брезгливо упаковывает тело в черный мешок. Васпы
отвратительны людям, а все потому, что для них мы
просто насекомые.
Wasp – значит «оса».
Я отхожу в сторону, в тень. Освобождаю дорогу
полицейским. Вынужденные иметь дело с мертвым васпой, они не
захотят столкнуться еще и с васпой живым. Я буду им
противен: сутулый, белобрысый тип с небритой рожей и выбитым
левым глазом, скрытым повязкой. Лейтенант косится и морщит лоб.
Вспоминает, где видел меня раньше. Возможно, видел. В
столице я не впервые. Три года назад меня привезли из Дара в
качестве подопытного образца. Теперь васпов признали членами
общества и дали второй шанс. И хотя я не единственный, кто
принял новые идеалы и боролся за них, меня по-прежнему
считают лидером роя. Это накладывает определенные
обязательства вроде опознания тела. Но лейтенант не спрашивает
моего мнения. А лучше бы спросил. Тогда я ответил бы, что не
верю в самоубийство Пола.
Думаю, кто-то убил его.
…я чувствую запах, его не спутать ни
с чем. Копоть и кровь. Ими пропитался воздух и кожа. В мареве
фигура женщины нечеткая, как карандашный набросок.
– Господин, пощадите! Не оставляйте
ребенка без матери!
Женщина ползет, ломает ногти о доски
пола. Я вижу себя со стороны – сгорбленную фигуру, подсвеченную
пожаром. Лицо безэмоционально и мертво, как глиняная маска.
– Где… неофит?
Одеревенелый после долгого молчания
язык слушается с трудом. И жутко, что этот глухой голос тоже
принадлежит мне.