— Ладно. Пойдëм.
— Не дуйся.
— Я и не дуюсь, просто задумался. Видела Васю?
— Да, но она к вам не пойдëт. Сказала, что будет уроки
делать.
— А что, что-то задают? — изобразил я испуг.
— Мы вообще-то в Академии учимся, а не в летнем лагере учимся, —
Чара остановилась рядом с нашим костром и оглядела палаточный
лагерь. — Хотя я понимаю, почему ты мог перепутать.
— Сень, а палатки вообще надолго? — спросил я у толстяка,
отвлекая его от картофельного флирта с Олей. Тарковский правда
изображал, как целуются картофелины у него в руках, а потом одна
начала искать на другой одежду. Оля смеялась громче Сени. Она точно
ему подходит.
— Несколько учителей начали разбирать часть мужского корпуса,
будут перестраивать, — ошарашил меня Тарковский. — Не знаю, будут
ли строить спальни в другом месте, может жо конца года в палатках
жить придëтся. Осенью ещё ничего, а вот зимой... Не знаю даже,
переживу ли.
— А с чего вообще такая пьянка?
— Да из-за дерева, будь оно не ладно! Горький сказал, что нам
есть его плоды нельзя, а то мы все быстро перекрасимся. Не знаю,
что он точно имел в виду, но есть такие болезни. Желтуха,
например.
— Он не об этом, — ответил я, примерно представляя, что может
произойти в спальне, где будут волшебным образом возбуждены
тридцать молодых парней, а не одной девушки не окажется.
— Да? Ну и ладно. Ещё Горький сказал, что могут вырасти такие же
деревья рядом, в других помещениях. Теперь из нашей спальни делают
патио. Красиво, только в палатке холодно и не так удобно. Эх, знать
бы, благодаря кому это дерево выросло!
Я промолчал. Вот оно как всë обернулось, надо же, хотел поесть
сладенького яблочка.
— Дëм, смотри, это, наверно, тебе? — Шура указал рукой на дерево
на границе палаточного городка.
— Что это? — не остался в стороне Тарковский. — Свастика? У вас
что тут, и фашисты имеются?
— Не понимаю о чëм ты, — всмотрелся я в тëмный символ на белой
коре берëзы, — но это солард — символ плодородия и процветания.
А у Шуры хорошее зрение. Я со своими полузвериными чувствами и
то заметил знак только тогда, когда специально на него
посмотрел.
— Сеня, дай что-нибудь съестное, — попросил я.
Тарковский скрестил руки, взмахнул ими и на траве появилась
большая сырная голова, жëлтый кругляш.
— Подойдëт?
— Ещё бы, — я схватил сыр и невольно крякнул. — Ого, килограмм
двадцать будет.