Звон старого колокола переполошил всё село. Люди замерли, услышав вымученные, точно летящие из души самого звонаря гулкие звуки. Не все знали, почему колокол загудел в неурочный час. Многие удивились, но нашлись и такие, а их было немало, кто понимал, в чём дело. А правда была такова: государь подписал указ «Об изымании четвёртой части колоколов государства Российского, переплавке их, и отливке из полученного металла пушек и мортир, для будущих баталий».
Конная четвёрка приближалась. Посланники царя ещё не знали, что именно из-за их приезда начался этот перезвон. Старенький сельский колокол, местами покрытый зелёной плесенью, угрюмый и властный, за долгие годы трудов не утратил своей благозвучной святости.
Он пел! Пел в последний раз! Пел так, как поют воины, идущие ровным строем в свой последний, смертельный бой!
2
Отца своего, из стрельцов, он не видал отроду. Мать сказывала, что под Корсунью его убило, ещё в Польскую2. Саму же мать вспоминал часто, преставилась она, когда Грише исполнилось пять. Особенно часто возникали в голове события, связанные с её кончиной. Лицо бледное, землистое, усыпанное гнойной сыпью, необычно тощие пальцы с потрескавшимися ногтями. Они торчали из-под покрытой бурыми пятнами перины, которой укрывали больную, то и дело шевелились, точно лапы здоровенного паука. Сельский доктор-костоправ тогда долго охал и качал головой, навещая бьющуюся в судорогах женщину. По истечении двух недель незадачливый эскулап махнул рукой, собрал свои порошки да склянки с микстурами и многозначно заявил:
– Что смог, я сделал. Теперь остаётся ждать, да уповать на Господа.
Черная оспа в России тогда только появлялась.
Мать схоронили на маленьком сельском кладбище за храмом. Гриша помнил, как плёлся за санями, на которых везли тело, как падал снежок, как причитали соседские бабы, не от горя, а так, для общего порядку. Местный поп прочёл молитву, помахал кадилом и, подобрав рясу, поспешил с кладбища. Мороз стоял нешуточный. Вслед за священнослужителем поплелись и остальные. Гриша, словно не замечал того, что происходило вокруг. Кутаясь в тулуп, мальчик хныкал и потирал замёрзший нос рукавицей.
– Ну, полно, малой, пойдём, – на плечо легла тяжёлая рука. – Негоже и тебе хворь какую поймать, февраль на дворе.
Крепкого вида бородатый мужик, в ладном зипуне и сшитой из добротного чёрного бархата шапке-скуфье