Потом, двумя часами позже, польский офицер, недавно переведенный из батальона в штаб, предложил заснять позиции, только-только захваченные поляками. Мы выдвинулись туда по узкой лощине и внезапно попали под пулеметный огонь. Так что обратно нам пришлось отползать, вжимаясь в землю, носом в пыли. Одновременно выяснилось, что поляки никаких позиций не захватили, наоборот, чуть отступили с исходного рубежа. Но теперь, лежа в неглубоком окопе, мокрый от пота, голодный и мучимый жаждой, я ощущал внутреннюю пустоту, сменившую душевный подъем, вызванный наступлением.
– Вы точно не русские? – спросил солдат. – Потому что сегодня здесь есть русские.
– Есть. Но мы не русские.
– У тебя лицо русского.
– Нет. – Я покачал головой. – Лицо у меня, конечно, странное, но определенно не русского.
– У него лицо русского, – другой солдат указал на моего оператора.
– Возможно. Но он все равно не русский. Откуда ты?
– Из Экстремадуры[14], – гордо ответил он.
– В Экстремадуре есть русские? – спросил я.
– Нет, – ответил он мне, еще более гордо. – В Экстремадуре нет русских, а в России нет экстремадурцев.
– А какие у тебя политические взгляды?
– Я ненавижу всех иностранцев.
– Это широкая политическая программа.
– Я ненавижу мавров, англичан, французов, итальянцев, немцев, североамериканцев и русских.
– Ты назвал их в порядке возрастания ненависти?
– Нет. Но возможно, русских я ненавижу больше всех.
– Слушай, какие интересные у тебя идеи, – отметил я. – Ты фашист?
– Нет. Я экстремадурец, и я ненавижу иностранцев.
– Идеи у него очень необычные, – вмешался другой солдат. – Не придавай этому значения. Я вот люблю иностранцев. Я из Валенсии. Выпей еще кружку вина. Пожалуйста.
Я протянул руку и взял кружку. Вкус другого вина еще оставался во рту. Я посмотрел на экстремадурца. Высокий, тощий, осунувшийся и небритый, с ввалившимися щеками. Он стоял, охваченный яростью, с плащ-палаткой на плечах.
– Пригни голову, – посоветовал я. – Слишком много здесь шальных пуль.
– Я не боюсь пуль, и я ненавижу всех иностранцев, – отчеканил он.
– Бояться пуль не надо, – указал я, – но лучше под них не подставляться, если ты в резерве. Глупо было бы получить ранение, имея возможность его избежать.
– Я ничего не боюсь, – гнул свое экстремадурец.
– Ты счастливчик, товарищ.
– Это правда, – кивнул другой солдат, с кружкой для вина. – Он ничего не боится, даже aviones.