Яркие, дёргающиеся, сияющие столбы
вставали повсюду. Иван шёл туда, где сверкание и грохот
превращались в сплошной огонь и рев. В руке у него был зажат
штуфенхаммер, а в кармане шинели – деревянные колышки.
Странное покалывание пронизывало все
тело, в ноздри бил резкий, кружащий голову, запах озона. Тело
коченело под порывами ветра. Ноги оскальзывались на мокрых камнях,
путались в жестких ветках багульника, травах и корневищах.
Огненные столбы били так мощно, что
Ефремову пришлось лечь на землю. Самоубийцей он не был. Словно по
заговору природы, скопления молний оказывались в таком отдалении,
что он не успевал доползти, а близкие разряды гасли слишком быстро.
Иван напоминал себе черепаху, гоняющуюся за птицами. Насмешливо и
свободно молнии уносились вдаль в тот самый миг, когда он,
казалось, уже приблизился к месту их буйного танца. Много раз,
совершенно выбившийся из сил, он впадал в беспамятство и лежал,
поливаемый холодным грозовым дождем, пока особенно резкий порыв
ветра не приводил его в себя. Но воля к борьбе не иссякала, и,
может быть, только насыщенная электричеством атмосфера священной
горы спасала его от падения с кручи. Три-четыре раза молнии ударяли
так близко, что Ефремов на время слеп и глох. Назревала трагедия,
сулившая бесплодный конец его усилиям. Близкая молния слепила, а
дальняя не позволяла определить точное место удара
Непрерывный грохот будто вдавливал
Ефремова в землю. Он крепко зажмуривал глаза, чтобы не ослепнуть от
встававших перед ним гремящих столбов огня, плясавших, извивавшихся
исполинскими бичами, хлеставших по всем направлениям, сотрясая небо
и горы.
Иван упорно полз, обливаясь потом под
холодным дождём. Оглушительный треск раздирал окружающий мир.
Ефремов в какой-то момент перестал слышать грохот разрядов, ощущая
раскаты лишь по сотрясению воздуха. В глазах струилась светящаяся
пелена. Он тряс головой, протирал глаза, но пелена не проходила.
Это был конец. Как мог он теперь достигнуть своей цели? Детская
обида на нелепую судьбу, продолжавшую бить его, нанося удар за
ударом, потрясла до глубины души. Ефремов всхлипнул, опуская
отяжелевшую голову на мокрую землю и вжимая в глинистую почву
пылающий лоб. Прикосновение к земле исцелило его, струящаяся пелена
неожиданно отошла от глаз. Он увидел совсем близко целый пучок
зеленых молний, ударивших в бугор, заметный по тонкому пруту
засохшей лиственницы. Там! Ловя ртом воздух пополам с пахнущей
озоном водой, геолог рывком бросил тело вперёд, цепляясь за кочки,
щебень, кустарник ободранными в кровь руками. Очередной удар
неожиданно пришёлся почти по телу. Он отшвырнул парня прочь от
желанной цели и обдал его смертельным жаром. Стена огня встала
перед геологом, земля тряслась, и день превратился в ночь. «Я
ослеп» – констатировал мозг. Сознание помутилось. Медленно ворочая
мыслями, геолог подумал о совершенной им ошибке. Где же записка на
случай, если он не переживет этой рассветной грозы? Едва он полез
негнущимися пальцами за отворот куртки, как оно случилось… Все тело
до кончиков пальцев пронзило ужасающее ощущение — обжигающее,
рвущее и в то же время оглушившее смертным покоем. Он не
почувствовал ничего, только вытянулся в сильнейшей судороге, когда
плазменный разряд вонзился прямо в темя.