И вот мы здесь. Тетя Нюра стоит
рядом, придерживая меня за локоть. Кирюшу мы сюда не взяли,
разумеется. С ним сидит приглашенная няня — соседка позвала свою
знакомую, сказала, женщина надежная и ответственная. Я соседке
доверяю, она мне как мама, никогда не подводила. Доверилась ей
полностью. Сказала, что нужно отпевание, значит, нужно. Хотя я сама
человек неверующий, и Антоша был таким, но он крещеный, и это все
решило.
Пламя от слез расплывается, двоится и
троится, зажмуриваюсь, чтобы выдавить влагу из глаз, и слезы текут.
Я их даже не вытираю. Какой смысл, если текут они бесконечно. Да и
не зазорно плакать на похоронах любимого мужа.
Священник приглашает попрощаться, и я
подхожу к гробу. Он закрыт, и я просто кладу ладонь на крышку.
Пытаюсь в последний раз ощутить знакомое тепло, но ничего не
чувствую, кроме холода лакированного дерева. Отхожу и,
поддерживаемая тетей Нюрой, иду к выходу.
Народу пришло немного. Несколько
человек с работы, пара друзей Антона, с которыми я шапочно знакома,
и кое-кто из соседей. С моей стороны, кроме тети Нюры и нет
никого.
Так уж случилось, что я довольно рано
потеряла родителей, меня воспитывала бабушка. К сожалению, ее уже
давно нет в живых. Подругами я так и не обзавелась. Были знакомые,
но все они исчезли, стоило мне уйти в декрет. У Антона тоже почти
нет родственников, только мама. Она неплохая женщина, но почему-то
невзлюбила меня с первого взгляда. Видимся редко, в основном по
праздникам. Вот и выходит, что я постоянно одна, вернее с любимым
сыном, с которым мы все делаем вместе.
Процессия направляется к месту
захоронения. Иду на негнущихся ногах, словно робот. Недавно еще
лежал снег, а сейчас уже все растаяло, солнышко светит, птички
поют, а у меня на душе пустота. Такая же черная, как свежевзрытая
земля. И запах. Обычно я люблю аромат влажной земли, но сейчас он
вызывает рвотные позывы. Глубоко дышу. Смотрю, как гроб опускают в
землю.
— Кидайте каждый по три горсти земли,
— приглашает работник кладбища.
Подхожу, смотрю в последний раз и
набираю землю. Не могу заставить себя кинуть, но беру себя в
руки.
— Прощай, любимый, — шепчу и отхожу
от могилы, которую начинают забрасывать землей. Вскоре вырастает
небольшой холмик. Работники расставляют венки, пришедшие кладут
цветы и расходятся. А я все стою и не могу заставить себя уйти. Это
как признать, что Антошеньки больше нет. У меня нет на это сил, ни
физических, ни моральных.