Антонию стало неприятно. По спине пробежал холодок, и он был уже не от морского ветра. Остаться ночью вне стен монастыря для монаха было делом немыслимым. Да, Афон, конечно, святое место. Но, в то же время, это и поле битвы Добра и Зла. Не зря с наступлением темноты ворота монастыря закрываются, словно крепости.
Ночью по острову не ходит никто.
Дорога уже почти перестала быть различимой. Пару раз споткнувшись о камни, Антоний громко, совершенно не таясь, стал творить Иисусову молитву.
– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!
Он хотел сотворить крестное знамение, но не успел.
Они вышли из-за поворота неожиданно, словно здесь были всегда.
Или его поджидали.
Числом около десяти, низкого роста, как дети. Только лица сморщены как у стариков и глаза горят злобой.
– Антоний! Антоний! – Закричали они пронзительными голосами. – Монашек славный! Идем за нами! Мы тебе благодать дадим! Ты же здесь за благодатью пришел! Начитался в книжках, благодати захотелось!..
Антоний похолодел.
К появлению нечисти можно готовиться всю жизнь, но чаще всего она настигает врасплох.
Святые отцы, конечно, славные воины, но что взять с него, молодого и неопытного монаха?
Он застыл, как столб, оцепенев от ужаса.
Самое страшное было то, что они угадали его самый большой грех. Скрытый и потаенный. Конечно, целью его монашеской жизни было приближение к Богу. Но больше всего в глубине души он стремился к той благодати, о которой читал в святоотеческих книгах. Он, конечно, понимал, что благодать нужно заслужить и не в этом смысл монашеского служения, но желание не уходило, засев в самых сокровенных участках подсознания. Регулярные исповеди и молитвы, конечно, помогали, но грех гордыни изжить не так просто.
– Благодать! Благодать!.. – Визгливо кричали исчадия. Они обступили его вплотную и образовали хоровод.
Резкая, неприятная песня резанула уши. Она совершенно была в диссонансе с окружающей действительность, была не от мира сего, поэтому противно и навязчиво залезала голову, туманила мозги, лишая способности действовать.
Антоний стоял, не в силах даже перекреститься.
Хоровод между тем подтягивал его к пропасти. Визгливая мелодия прерывалась диким хохотом, и от этого душа леденела еще больше.