— Хорошо, покажешь, — успокоился Парабат. Профессионал,
заслуживает уважения.
***
Жизнь в Колесе Севера движется подобно асфальтовому катку —
неспешно, но без остановок и пустой траты времени. Болит от
множества разговоров язык Шишагова, ночами чудится скрип странного
карандаша, которым дежурный писец скорописью заносит на листы
выделанной берёсты Ромины рассказы о многоступенчатой системе
образования, строении планет, азам химии и физики. В математике
Роман ограничился передачей арабских цифр и двумя дополнительными
действиями математики, складывать и вычитать учить не пришлось, —
не дети. Остальное пускай сами додумают.
Теоретиков сменяют практики, увлекают Шишагова в кузницы,
литейную и механическую мастерскую. Мудрые вцепились в Шишагова как
клещи, высасывают хранящуюся в его памяти информацию. Особенно
старается высокий худой мужчина, гортанным акцентом и чертами лица
неприятно напоминающий кавказских уроженцев. Надо признать, уши
чужеземца тоже не остались без дела — Романа просвещают в географии
и истории, Парабат лично излагает основы религиозного учения. К
сожалению, на постижение тонкостей гончарного мастерства времени не
хватает, так, удалось запомнить кое-что. Самые основы. Нагрузка и
без того огромная. Будь Рома предоставлен самому себе — наверняка
бы сбежал, затравленным волком перемахнув обе бревенчатых стены. Но
в воздухе пахнет весной, ветер приносит к городу вой волчьих
свадеб, и сидящий в Романе зверь не обращает внимания на такую
мелочь, как обмен знаниями. Значение имеет только Она.
Наступает вечер, расходятся по своим жилищам писцы и мудрецы,
гаснут огни в мастерских, и ноги несут Шишагова вокруг площади,
мимо замерших в хороводе вторичных божеств. Туда, где его уже ждут.
Айне приготовила чашу с пивом, Анлуан отложил в сторону очередной
свиток, вредина Креде запасла на розовом язычке несколько капель
свежего яда, а Этайн… она просто ждёт. Роман принимает из рук
матери питьё, рассуждает с отцом о смертоносных боевых приёмах,
слушает рассказы о сравнительных достоинствах боевых колесниц,
позволяет сестре пару раз куснуть своё бронированное самолюбие, но
всё это время смотрит на неё. Любуется уложенными в сложную
причёску волосами, всматривается в очертания нежных губ, замирает
от трепета длинных ресниц, поражается ямочкам, при малейшем намёке
на улыбку возникающим на нежных щеках. Пытается запомнить каждый
поворот головы на точёной шейке – чтобы через мгновение понять
тщету своих усилий — нет, не запомнить, не описать, не передать
словами. Айне несколько раз заводила разговор о Ромином житье-бытье
в вильских лесах, исподволь выясняла его статус. Это радует —
значит, серьёзно рассматривают возможность породниться.