— Какой ты… — уткнулась вечером лбом в широкую грудь. — Это было
труднее, чем остановить быка, да?
Время своё берёт, Маха сменила гнев на милость, и однажды Этайн,
приложив палец к губам, поманила Романа за собой. Когда
заинтригованный Шишагов тихо подкрался, показала рукой — Рыся
лежала, вывалив из пасти алый язык, и слушала Вагу, оборотень ей
что-то тихо рассказывал и чесал за ухом.
Механический молот запустили в работу в начале червеня — когда
довели до ума первое колесо на нижней плотине. Второе, для привода
лесопилки, пока только в планах.
Роман выглянул из дверей, махнул рукой старшему Дзеяновичу:
— Пускай!
По открытому жёлобу хлынула вода, ударила в лопатки колеса.
Колесо дёрнулось и завертелось, набирая обороты. Бревенчатые валы
передали вращение на литые бронзовые шестерни, массивный эксцентрик
заставил кованую конструкцию с вытесанным из гранита тяжелым бойком
подняться по направляющим, чтобы тут же упасть на наковальню.
Грохнуло хорошо. Молот тут же встал — нужно посмотреть, как
выдержали испытание все его части. Роман уже собирался лезть к
бойку, когда заметил, что зрители и участники испытаний пятятся в
разные стороны. Оглянулся — Вага стоял в позе задумчивой гориллы,
покачиваясь, обманчиво медлительный и неуклюжий.
— Оборотился! — громкий шёпот Рудика будто спустил курок.
Вага прыгнул, но не на людей, а к испугавшему его механизму.
Шишагов на лету ухватил его за руку, поддёрнул, закручивая —
оборотень полетел кувырком. Рома бросился следом, прижал к полу и
удержал, хоть мышцы стонали от нагрузки. Уставился в глаза, пытаясь
пробиться сквозь затянувшую их пелену бешенства, обратив свою —
трезвую, расчётливую ярость против затопившей мозг оборотня дикой
силы. Получилось, потому что знал, где искать, — на собственном
опыте изучал, привязанный к дереву, в рое рассерженных диких пчёл.
Глаза оборотня ожили, хватка ослабла, выгнувшееся в попытке
вырваться из захвата тело обмякло. Роман отпустил его. Вага,
пошатываясь, отошёл в угол, сел на корточки и обхватил голову
руками.
Есть в сутках время, которое Роману нравится больше всего —
дневные дела закончены, остановлены водяные колёса, из кузницы не
доносится стук молотов, отдыхают топоры и пилы, уставшие работники
ушли к плотине – смывать трудовой пот под потоком падающей из
жёлоба воды, готовятся к ужину. Можно просто сидеть на скамейке,
держать в руке узкую ладошку жены. Её неторопливый рассказ ласково
вплетается в симфонию охватившего тебя счастья. Но иногда Этайн
ставит вопрос ребром: