— Хватит, дед, палкой махать, пошли, посидим, чайку попьём, —
Шишагов поманил старика рукой.
Абориген покраснел, прокаркал в ответ что-то ругательное, затем
выхватил ножик и чиркнул лезвием у себя под бородой. Протянул
окровавленную руку к Роману, захрипел, забулькал, выпучил глаза и
рухнул на песок.
— Охренеть!
Роман осторожно подошёл к дергавшемуся на песке телу. Кровища,
хлеставшая из перерезанного горла, быстро впитывалась в мелкий
сухой песок. На верхушке откатившегося в сторону посоха разевала
пасть резная змеиная голова.
— Судя по возрасту и умению соображать, всё местное племя — твои
потомки, так что премия Дарвина тебе не светит, козёл.
Шишагов от злости сплюнул на землю и направился к оставшимся на
поле боя недобиткам. Эти трусили до потери сознания, парочка даже
опозорилась при его приближении, но резать себе горло никто из них
не стал. Собрав с них ещё пяток ножей и два железных копейных
наконечника, Рома вернулся к лодке. Тратить время на оказание
первой помощи не счёл нужным.
Нужно было уходить, и делать это быстро. Он полазил по отсекам,
собирая самое нужное и ценное. В короб легли инструменты и посуда,
трофейный металл, вся соль. Еды брать не стал, не полярные льды
кругом, они с Машей найдут, чем прокормиться. Лук, оба колчана со
стрелами, кусок выделанной кожи и баранья шкура, посох, копьё,
топор, моток срезанной с такелажа верёвки, снасти для рыбной ловли
— всё, остального не жалко. Подумав, сунул в короб и торбочку с
янтарём — на всякий случай, вдруг пригодится.
Повесив всё это на себя, попрыгал. Килограммов пятьдесят веса.
Много, но терпимо, и ничего не лязгает. Можно сваливать. На
прощание оглянулся на свой кораблик. Почудился в наклоне мачты и
развале корпусов какой-то упрёк.
«До чего ж мерзко, вроде как товарища бросаю. Проклятый
придурок, чтоб ты ещё раз подох. Добра сколько бросать приходится,
эх…».
– Пойдём отсюда, Маха, это точно не моё племя.
***
Километрах в пяти от брошенного хозяином судёнышка, на берегу
залива, образованного устьем небольшой речки, вразброс стоят
бревенчатые хижины рыбацкой деревеньки. Выше по течению в речку
впадает ручей, протекающий по дну глубокого оврага. Там, над
родником, расположен вход в большую землянку. Внутри идёт разговор,
больше похожий на допрос. Колдовское пламя четырёх толстых свечей
отбрасывает кривляющиеся тени на холщовый занавес и сложенные из
тонких брёвен стены святого места. За занавесом — место Бога, там
стоит идол Жащура, повелителя змей. Нет туда хода никому, кроме
слуг Трёхголового, безногих и тех, что на двух ногах. Простым
родовичам хватает страху и с этой стороны — прямо посреди помещения
в полу зияет яма в человеческий рост глубиной, от стены до стены, а
дна у той ямы не видать — шевелится змеиный клубок, шипят
растревоженные гадюки. Но страшнее змей шипит Эгиле, единственная
дочь старого Жащурца, что вернулся нынче в святилище своего Бога на
четырёх парах чужих ног.