Иван Николаевич любил тишину, как иные любят хорошую музыку; как музыка бывает лишь фоном для размышлений человека, внезапным зеркалом, способным отразить невысказанное, тончайшие движения души, так и тишина, считал он. Кольми паче – тишина. Будто с самого детства чувствовал, что жить придется во времена шумные и беспокойные.
В последние годы жизнь его действительно была нестерпимо шумной, нарастая оркестровым crescendo, пока шум всех этих исторических событий не достиг какого-то предела, лопнув где-то далеко за сценой чеховской гитарной струной. И тогда Иван Николаевич решил уехать из России.
В первой части – шесть валторн в унисон, как у Шуберта, восторженно рассказывала Мари о своей любимой первой симфонии, это восторженность гимна, говорила она, сверкая глазами. Нет, Мари, думал он теперь, огибая здание оперы, и двигаясь по Кернтнершрассе в направлении собора Святого Штефана, это восторженность молодости, когда жизнь представляется вечной, бесконечной, и это не ошибка, потому что она действительно вечна, но только жизнь вообще, а не твоя.
II. Сложная трёхчастная форма с трио, как в классических менуэтах и скерцо
Пройдя один квартал по Кернтнершрассе, под колоннадой Стаатсопер, он свернул налево, на Филармоникерштрассе, и в этот момент посыпал с неба легкий снежок, на чисто вымытые тротуары и мощеные булыжником улицы, на которых снежинки, отыграв свою роль статистов зимы, мгновенно таяли. На другой стороне Филармоникер вдруг распахнулись двери отеля Захер, и на улицу, в тишину, навстречу падающим снежинкам, вывалилась шумная компания – пожилой господин в несколько старомодном цилиндре и пальто с собольим воротником и с ним две девицы. Все трое были явно пьяны, и вид падающего снега привёл их в какой-то детский, экстатический восторг, которого трезвый человек обычно склонен стесняться. Господин, завидев на углу фиакр, энергично замахал рукой, при этом с него чуть не свалился цилиндр – девица, что прижималась к нему справа, расхохоталась, придержав цилиндр рукой в черной кожаной перчатке. “Monsieur Guillaume, vous êtes ivre, vous perdez votre tête-e-e!” – громко сказала она с сильным эльзасским акцентом и расхохоталась, закинув свою непокрытую tête назад, подставляя лицо падающим снежинкам. Её коротко стриженные черные волосы растрепались; Ивану Николаевичу она казалась совершенно счастливой, пьяной настоящим моментом, свободной от всякого прошлого и будущего.