— Я сам остриг, — признался я, глядя на его аккуратную стрижку.
— Они мне мешали, постоянно из ленты выбивались и так и норовили в
рану залезть.
— Ну и хорошо, — дед скупо улыбнулся. — Тебе так лучше. А
заживет рана окончательно, цирюльника позовём, чтобы нормальную
прическу придумал, да изобразил. — И он вышел из комнаты. Наверняка
пошёл завтракать в компании барона Соколова и девицы Марии.
Встретиться с жандармами дед меня просил. Если не хочешь ни
какие вопросы отвечать, то и не надо, сошлись на сильную головную
боль, амнезию, которые подтвердит доктор. А у семьи полно адвокатов
и жандармы ещё сами должны останутся, если сильно быковать начнут.
А вот пожелание выйти пострелять больше на приказ было похоже:
плевать на твою голову, не помираешь и хорошо, наглотаешься зелья —
вон тебе его сколько оставили, и вперед. Твой дед желает видеть,
что его никто не обманывает, и внук-художник действительно знает из
какой части ружья вылетает пуля. И выстрелит в цель, а не в себя, в
случае чего.
— Ваша сиятельство, Евгений Фёдорович, вы бы уже покушали чего.
Шутка ли вторые сутки не жрамши, — Тихон жалобно посмотрел на меня.
Живот ему в ответ заурчал, напомнив мне, что я вчера так и не поел,
уснув, как только меня оставили одного.
— Сюда тащи, в столовую я точно не пойду, еще завалюсь по
дороге, да прямо под ноги Марии Соколовой к большой радости этой
девицы.
Я покосился на мольберт, на котором все еще был расположен холст
с портретом. Не понимаю, что меня в ней так зацепило? Что бы это не
было, оно быстро прошло. Исчезло, вместе с памятью, будь она
неладна. Да и память как-то у меня странно отшибло. Что такое
мольберт — я прекрасно помню. Что такое ружье и подавно. А вот как
его заряжать — нет. В голову постоянно какие-то бредовые мысли
лезут. Про патрон, который обязательно должен в патронник
подаваться. И всё на этом. В чём там трудность-то?
Пока ждал Тихона с завтраком, решил обследовать комнату. Может
быть, знакомые вещи подтолкнут память, и я уже начну
вспоминать?
Надеялся я похоже зря. Абсолютно все вещи до единой не вызывали
во мне никаких эмоций. Словно среди них и не было ни одной
знакомой. Зато я нашел большое зеркало. Ещё одна неприметная дверь
вела в обширную гардеробную. Я разглядывал себя, невольно морщась.
То, что целитель назвал «слегка астеничным» телосложением, на самом
деле не впечатляло. Худой, местами нескладный парень. Уже немного
сутулый. К счастью в гардеробе имелась широкая белая рубашка,
которая, если заправить её в штаны, частично скрывала эту кому-то
интересную астеничность. Художник, чтоб тебя. Почему не
скульптор-то?