— Стоп!
Я встаю на ноги, убираю нож в ножны на поясе и подаю руку
сопернику. Он хватается и легко поднимается с земли. Весь бой занял
от силы десять секунд, но мы оба дышим, как загнанные лошади. Одет
парень странно: темно-зеленая в светлых пятнах косынка на голове,
только завязана не на подбородке, как селянки носят, а сзади на
затылке. Такой же раскраски балахон. Точнее не балахон, а широкий
комбинезон, такой может на нормальную одежду надеваться. На его
лицо была нанесена краска в виде вертикальных и горизонтальных
полос. И что-то мне подсказывает, что я одет так же, и раскрашен не
хуже. Хоть и не вижу себя со стороны.
К нам подходит высокий офицер, хватает мою руку и поднимает
её вверх.
— Победитель — Евгений Рысев!
Со всех сторон раздались приветственные крики, громкий свист
и довольно редкие аплодисменты. Но я не видел, кто меня
приветствует, радуясь моей победе, хотя самого меня почти разрывало
от гордости. Пожав противнику руку, который при этом похлопал меня
по плечу, я начал разворачиваться и...
Резко распахнув глаза, проснулся. Долгое время лежал, пялясь в
потолок, и пытаясь в изломанных линиях теней, которые появлялись
благодаря тусклому свету ночника, найти ответ на терзающий меня
вопрос: что, вашу мать, я только что увидел? Я не произвожу
впечатление хорошего бойца, но приснившийся мне сон невозможно
придумать, каким бы богатым воображением я не страдал. Это было
больше похоже на воспоминание. Воспоминание чего?
Сев в постели, обхватил голову руками. Я это помню. Помню, как
пахла трава, что она была очень скользкая после прошедшего недавно
дождя и берцы скользили по ней. Помню, что переживал, потому что в
финальном бою мне достался очень неудобный противник, не сильный, а
именно неудобный, потому что у нас с ним была одна школа и мы часто
спаринговали друг с другом, знали все приёмы, которые каждый из нас
мог продемонстрировать.
Но я, хоть убей, не могу вспомнить ни где это было, ни как зовут
того парня.
— Ваше сиятельство, — я повернулся и посмотрел на растрёпанную
Алёну, которая приподнялась, придерживая одеяло у груди.
Я пристально рассматривал её, а потом потянулся за блокнотом и
карандашами.
— Ложись, и открой грудь, — приказал я ей. — Да, вот так, руку
под голову.
После этого открыл блокнот и принялся делать набросок. Мне нужно
было запечатлеть образ, а сам рисунок я могу дорисовать и потом.
Пока я рисовал, то мог спокойно подумать. Например, о том, что
рисую я абсолютно свободно, даже не задумываясь о том, как нужно
карандаш правильно держать. В меня это вбили так крепко, что,
завяжи мне глаза, я всё равно что-нибудь, да изображу. Вот как
сейчас, я рисую Алёнушку, а ведь мысли настолько далеки от рисунка,
насколько вообще возможно.