***
Худо, когда попадаешь в Тайный
Приказ, но еще хуже, когда он сам приходит к тебе. Это на своей
шкуре узнали старосты всех двадцати семи сотен бывших аварских
рабов, которые трудились на стройке Братиславы. Пять дознавателей
трясли местное начальство, как груши. И вот уже те, кто еще утром
мог прописать пару - другую плетей загулявшему работнику, теперь
сидели тихо, как мышки и отвечали на вопросы. Они, казалось, даже
ростом меньше стали. Штатный палач ладил дыбу, любовно проверяя,
как сидят крюки в свежем дереве, а его помощник мочил плети и
засыпал уголь в низкую жаровню, которую обычно ставили под пятки
испытуемого. Но сегодня палачи сидели без работы. Старосты, видя
всю серьезность намерений, пели, как соловьи. И те из них, кто
начинал говорить что-то интересное, шел на беседу к самому боярину,
который уже потрошил их до самого конца.
- Какая, говоришь, твоя сотня? –
уточнил Горан, а писец рядом водил пером по листу бумаги, высунув
от усердия язык.
- Семнадцатая, боярин, - проблеял
староста, который обильно потел, но утереть лоб не решался, а
потому мужественно терпел, пока пот разъедал ему глаза. – Меня
жупан Любуш перевел туда.
- Почему перевел? – сурово смотрел на
него Горан.
- Дык это… Старосту Мирко убили. И
мужичка еще одного убили тож.
- Кто убил? За что? – Горан чуть
наклонился вперед.
- Стряпуха убила, - с готовностью
ответил староста. – Стана ее звали. Она с другой стряпухой
подралась, и камнем голову ей разбила. А потом в бега подалась. За
ней жупан Любуш погоню наладил, а она и Мирко убила, значит, и
мужичка того из их сотни.
- Кто в погоню ходил? – ноздри Горана
зашевелились, как у собаки, которая взяла след. – Где вторая
стряпуха?
- Сыновья жупана с собаками в ту
погоню ходили, – ответил староста. – У них добрые псы, из самого
Солеграда. Они Стану в болоте утопили за такое лиходейство. А
вторую стряпуху я, боярин, и не знал. Жупан сказал, что ранили ее
тяжело. Сказал, что он ее к себе в усадьбу на излечение заберет, а
потом легкую работу даст. Я ее и не видел никогда.
- Как стряпуху звали? – Горан с
каждой минутой наливался черной злостью, которая того и гляди,
готова была выплеснуться наружу.
- Милица, боярин, - несмело сказал
староста. – Как ту бабу, про которую в эстафете сказано было. Я
удивился еще, почему это жупан ее в Тайный Приказ не
представил.